Виктор Конецкий - Том 6 Третий лишний

На всякий случай принял таблетку элениума.

Дурацкая вспыльчивость бывает мне, к сожалению, свойственна в самые неподходящие моменты. А нужны были ледяная, арктическая холодность и выдержка.

Через полчаса ошвартовался у главного здания пароходства, находясь в приличной форме.

Первая проблема — секретарша. Она вполне может вообще не доложить о том, что какой-то тип, без всякой предварительной договоренности, рвется к большому начальству и по вполне невразумительному вопросу.

Вторая проблема — сам начальник. Он вполне мог оказаться в обкоме, или в Москве, или уже даже и в Нью-Йорке. И еще он спокойно мог отказать мне в приеме — больших, государственных дел у него полным-полна коробочка. Ну и еще он мог помариновать меня в приемной часика три-четыре: совещание, профком и т. д. и т. п. А уже потом, даже любезно извинившись, укатить в обком, Москву или Нью-Йорк.

Каким-то чудом секретарша доложила обо мне сразу.

Каким-то чудом начальник принял меня минут всего через пятнадцать.

Каким-то чудом у него в кабинете никого не было.

И я ступил на ковер, мысленно уже благодаря начальника за его терпимость. Ведь положение его было не из легких. За что и почему меня снимают с рейса и наказывают? За недисциплинированность?

«Всякое нарушение дисциплины при исполнении служебных обязанностей, как и всякое нарушение правил поведения на судах, пристанях, в портах и на служебных территориях других предприятий и организаций, которое совершено не при исполнении служебных обязанностей, являются служебным проступком. За совершение служебного проступка работник морского транспорта подвергается дисциплинарному взысканию».

Действительно, книгу я писал не при исполнении служебных обязанностей, но и не на пристанях, судах, служебных территориях других предприятий и организаций. Чего мне влепить? И под каким соусом?

— Садитесь, — сказал начальник. — И постарайтесь короче.

Мы не были знакомы. Начальник недавно занял это место. С прошлым-то начальником я был более-менее знаком.

Я объяснил, что решился беспокоить, потому что неожиданно снят с рейса и в кадрах никто не может указать причину этого явления.

— Мне доложили, что вы написали какой-то пасквиль на работников флота. Надо разобраться. Разберемся, и поплывете.

Начало, первые фразы у меня, конечно, были подготовлены.

— Месяц назад мне вручили поздравительный адрес, подписанный и вами. В адресе от службы мореплавания перечислены все мои прошлые книги. Значит, прошлые книги работали правильно. Даже если я нынче ошибся…

— Если капитан один раз топит судно, то больше ему ошибок не надо. Вернее, мы просто не дадим ему возможности ошибаться, потому что никогда не дадим судна. Мы его просто отдадим под суд.

Я мог бы попытаться объяснить большому начальнику, что в нашем деле надо уметь и ошибаться. И даже иногда следует заставлять себя ошибаться специально, преднамеренно. Без ошибок не познаешь, как следует для писания, жизнь.

Шишки, синяки, фингалы не зря называют фонарями. Они иногда высвечивают такие жизненные закоулки в себе и жизни, которые без них так никогда и не увидишь.

Но я решил, что начальника не хватит для осознания таких парадоксов. Чего доброго, решит, что я и в море начну ошибки специально лепить.

— Никто не может запретить вам судить меня. Все газеты и журналы к вашим услугам. Вы можете судить и сечь меня публично — на глазах у всей страны. Вы можете пригласить любого морского журналиста и рассказать ему свои замечания о моих ошибках. Это будет только полезно другим маринистам.

Терпеть не могу этого слова. Но, как я объяснял в свое время Ямкину, дело совсем не в том, что Фома Фомич — капитан и моряк. Дело в том, что таких фомичей еще пруд пруди на всех ступенях нашей администрации. И не только на капитанов я телегу катил. Но этого многим из них я не мог и не смогу объяснить. Ну, что поделаешь! Время мне судья, и больше никто на этом свете.

— Если сочтем нужным, сами напишем. Не беспокойтесь. И без журналистов обойдемся.

«Уставом о дисциплине работников морского транспорта СССР определены следующие дисциплинарные взыскания: замечание; выговор; строгий выговор; оставление без берега на срок до пяти суток; перевод на другую, нижеоплачиваемую работу на срок до трех месяцев или понижение в должности; списание с судна (с последующим переводом на судно более низкой группы или на береговую работу с учетом профессии или квалификации на срок до 1 года); списание с судна с изъятием диплома на звание специалиста морского торгового флота СССР с предоставлением работы с учетом профессии или квалификации; увольнение».

Ничего не годится! Ну, не посадишь же этого типа на пять суток без берега! А ежели увольнять, то он пойдет писать жалобы в профсоюзы — в трудовой книжке-то у него ничего, кроме благодарностей и двух орденов. По партийной линии его надо крыть, но для этого время нужно — собрать партком, подготовить персональное дело…

Мне искренне захотелось высокому начальнику помочь…

— Значит, вы сами мой опус не читали? — спросил я.

— Нет, — сказал начальник, и по его интонации я понял, что он от отвращения ко мне и читать никогда не будет.

— Понимаете, парадокс в том, что вышло всего два номера журнала. Два! А повесть напечатана будет в трех. Таким образом, никто, кроме меня и редакции, не знает конца книги, а конец делу венец. В конце я многое объясняю и проясняю. Разве можно что-нибудь говорить об итогах рейса, если судно не пришло в порт и не стало благополучно на якорь? Ведь оно может влететь в аварию даже на видимости купола Исаакиевского собора. Разрешите сейчас сходить в море. За это время будет закончена публикация книги целиком…

Я чуть не брякнул, что под финал главный герой повести пускает слезу, в которой неопределенно так, расплывчато, но проблескивает вся моя надежда; на ней, этой слезинке старого капитана, быть может, эквилибрирует весь мой оптимизм при взгляде на будущее человечества. Но я вовремя вспомнил, что слезами никакому горю не поможешь. Тем более в этом кабинете. И потому сдержался.

— Это, конечно, несколько меняет дело, — с мрачноватым оптимизмом произнес начальник. — Но, может быть, вам есть смысл подождать публикации книги в резерве?

Кто-то умный ему это уже посоветовал!

И здесь я мысленно поблагодарил Галю за ее письмо, присланное на далекие Канарские острова так вовремя.

— Я иду в Арктику, — сказал я. — Мне надо именно туда. А она ждать не будет. Мы и так черт знает как поздно выходим нынче. Мне нужен такой рейс, от которого норовит увильнуть любой нормальный человек.

— Вы назначены на… — Он явно не знал или забыл название судна.