Виктор Финк - Иностранный легион

Антон сидел на земле и курил. Он затягивался жадно, пыхтел, чмокал, у него при этом западали щеки.

— А кто же стрелял, Антошка? — спросил я среди общего молчания.

— Кто стрелял?

— Да.

— Кому же было стрелять? Я и стрелял.

Антошка сказал это угрюмым, сдавленным голосом и опустил голову.

— Ври больше! — возразил я. — Гильзы-то мы подобрали немецкие.

— Ну и что? Я стрелял, говорю! — настаивал Антошка.

— А в кого?

— В кого?

— Да. В кого ты стрелял?

Антошка глубоко вздохнул.

— В дружка своего стрелял! В фрицку! В кого ж стрелять?

— А за что?

Антошка долго не отвечал мне. Внезапно он схватил меня за полу шинели и стал трясти.

— За что страдаем, скажи? А? За что муку принимаем? А? Говори, слышь!

Я сидел на пне несколько выше Антона. Он вцепился мне в ноги и едва меня не опрокинул. Я оттолкнул его прикладом.

— Ты мне, Антошка, зубы не заговаривай, сволочь, — сказал я. — Ты говори, кто стрелял. А если ты в немца бил, говори, за что. То братались, в грудях тебя щемило, а то стрелять…

Антошка резко повернулся ко мне. Он оказался передо мной на коленях. Кепи слетело у него с головы, волосы растрепались. Антон смотрел на меня страшными глазами.

— За что? За что? За что? — испуганно повторял он. — За что есть я солдат на чужой земле? И кто передо мною виноватый, говори! Кто неприятель мой, говори, браток! Открой мне глаза мои!

Странно, — Антошка никогда не производил впечатления человека, который задумывается над причиной вещей. Когда по дороге в полк он узнал от русских, что находится во Франции, где кругом живут одни французы, наши союзники, и что все мы пойдем на войну, Антон принял свою судьбу безропотно. Вместе со всеми он сидел в окопах. Он даже был ранен шрапнелью и не жаловался. Он был хороший солдат, весельчак и балагур и часто зубоскалил по поводу того, что за столько времени на войне ни разу не видел неприятеля близко и не знает, кто, собственно, его враг.

И вот Антошка в невиданном смятении, в состоянии, на которое я не считал его и способным, валяется на земле и требует, чтобы я вдруг объяснил ему, кто перед ним виноват.

— Вставай, Антон! — сказал я. — Будет тебе дурака валять!

Антон умолк и как-то внезапно, сразу, обмяк. Точно надувная игрушка, из которой выпустили воздух, он обратился в тряпку.

Почему все-таки стрелял он в немца и как это случилось, что он его не убил и что немец не только не убил его в отместку, но даже не расстался с ним, Антон так и не досказал, а я больше не расспрашивал: я видел, что сейчас всякие расспросы бесполезны.

— Вставай, что ж, пойдем! — сказал я.

Мессауд и немец тоже встали. Они не понимали, о чем мы говорили с Антоном. Они даже не догадывались, на каком языке мы разговаривали. Но по волнению Антона оба поняли, что разговор был важный, и, не спрашивая ни о чем, следовали за нами в глубоком молчании.

Я пытался узнать у немца, кто стрелял, — я хотел проверить слова Антона. Немец подтвердил, что стрелял Антошка.

— Француз, — сказал он, — со вчерашнего дня ходил мрачнее обыкновенного. Он все время бормотал что-то про себя. Мы три дня не ели. Я собирал коренья. Я огородник, но понимаю в лесных кореньях тоже. Я ел и давал ему. Сегодня утром он был как безумный. Я собирал коренья, вдруг он стал стрелять. Я удивляюсь, как он в меня не попал, — я находился в ста шагах. Я подбежал к нему и с трудом вырвал у него винтовку из рук. Оказалось, он стрелял из моей. Он был как безумный. Я дал ему пить из дождевой лужи, и он понемногу стал успокаиваться.

Мы вышли на дорогу. Уже виднелась деревня. Я обдумывал, как бы поосторожнее представить всю эту историю начальству. Я составил план. Легионер Петроград, контуженный в бою, заблудился и скитался в лесу. Недалеко от деревни Клерьер он увидел немца и стрелял в него. Немец сдался. Это был перебежчик. Петроград конвоировал его в наше расположение, когда я встретил его в лесу.

Эта версия могла бы спасти обоих.

Да, но ружейные гильзы! Они-то были немецкие! Гильзы поворачивали все дело в совершенно другую сторону: по гильзам выходило, что немец стрелял в наш госпиталь. К тому же немец носил красный крест, то есть не имел права пользоваться боевым оружием.

«Ну что ж! — подумал я. — Винтовку можно выдать за трофей Петрограда: он подобрал ее в лесу и взял себе». Но гильзы, гильзы! Гильзы были у Мессауда, и отдать их он ни за что не соглашался! Это был его трофей. Он не хотел, чтобы я присвоил себе честь раскрытия следов загадочного стрелка.

Нет! Мессауд гильзы не отдаст никому! Только капитану!.

Придумывать новый план было поздно: нас заметили из деревни, и несколько солдат и писарей шли нам навстречу.

Немца я сдал, а Петрограда мне разрешили увести в роту. Я забежал в околоток, к моему приятелю, младшему врачу студенту Левинсону, наскоро рассказал ему всю историю и просил, если можно, эвакуировать Антошку или признать его больным, вообще сделать так, чтобы начальство не очень к нему приставало.

Коменданта в канцелярии не оказалось, когда привели немца. Пришлось подождать. Я застал фрица на завалинке, окруженного народом. Он сидел испуганный и молчаливый. Мессауд караулил его, храня напряженное и торжественное выражение.

— Кто ты такой? — все спрашивал он пленника. — Моя тебе говори французски, твоя понимай нет. Твоя, значит, ничего не понимай?! Твоя дикарь?!

Кругом гремели шутки и смех, но фриц не понимал их и молчал.

Как только явился комендант, дело пошло необычайно быстро. Мессауд отдал ружье фрица, положил на стол гильзы и, сняв с руки пленного знаки красного креста, отошел на два шага и стал в позицию «смирно».

— Обыскать! — негромко приказал комендант.

При немце не нашли ничего, кроме письма к жене, Марте Дуезифкен. Это было письмо, крестьянина. Оно содержало распоряжения насчет коровы, сливового дерева и поросенка, а главным образом насчет огородных семян и заканчивалось сообщением об ожидающейся атаке со стороны французов, которой автор письма, однако, не боится, потому что верит в бога и его милосердие. Письмо было подписано: «Иоганн Дуезифкен».

Комендант слушал чтение рассеянно. Он был чем-то озабочен. Прошло минуты две, раньше чем он заметил, что чтение окончено и что здесь находимся все мы — немец, Мессауд, переводчик, я и писарь.

— Ну, в чем дело? Чего вы ждете? — негромко сказал комендант. — Расстреляйте его!

Этого можно было ожидать. Все же мы как будто не сразу поняли.

— Господин майор! — сказал я. — Разрешите доложить? Я знаю историю этого чудака!

Майор медленно поднял голову и посмотрел на меня рассеянным, невидящим взглядом.

— Что вам надо? Кто вы?

Лишь на днях я помог майору разобраться в документах, найденных при убитом русском. Узнав, что перед войной я готовился к защите докторской диссертации по юридическому факультету, майор предлагал мне даже занять должность писаря при военном суде. Он был удивлен, когда я отказался.