Виктор Финк - Иностранный легион

— При чем я здесь? Пойди за угол — там лежат два аннамита, спроси их. Они еще дышат. Еще успеешь!

Подробностей дела Лум-Лум не знал. Он проходил по улице и видел, как какой-то солдат, — «правда, артиллерист, — сказал он, — но это ничего не значит», — стоял на крыльце и говорил, что война полезна только богатым, а нам она без пользы.

— Я это давно твержу! — воскликнула Зюльма.

— Ты не больше чем дура, и молчи! — прикрикнул Лум-Лум.

Она смолкла и потупила глаза. Я понял, что именно в эти минуты между ними незримо состоялось примирение.

— В России, — продолжал Лум-Лум, — солдаты воевать в пользу богатых отказываются. Там все дело наворачивает один штатский… Я забыл фамилию, черт ли вас запомнит с вашими фамилиями…

— Дальше что было?

— А дальше появились грузовики с ребятами из двести тридцать шестого и с красными флагами. Ты мне потом объяснишь, почему именно с красными, Самовар!

— Ладно! Дальше!

— Ну, грузовики все уехали, теперь нет ни одного. Поехали по шоссе. Осталось несколько человек бить пандуров. Славно им попало, этим таможенникам! Увидишь ван дер Вааста, он тебе расскажет.

— Дальше! Дальше!

— Дальше — я хочу пить! У меня кишки хрустят в животе, как жесть! Ссохлись все кишки у меня!

Зюльма живо поставила перед ним литр вина. Лум-Лум вытащил свою жестяную кружку из кармана, налил и выпил.

Грузинские поминки стали принимать новый характер. Гамсакурдия громко всплеснул руками и затянул длинное, протяжное «ва-а-ай».

Цховребашвили схватил барабан, Эгнатэ запел менахшири, и тогда Шалва вышел на середину комнаты. Повернув кепи козырьком на затылок, держа правую руку ребром ладони у подбородка, а левую закинув за спину, он вступил в пляску.

— Вай! — Шалва кружился на одном месте, делая правой рукой широкий жест вширь и вверх. — Ва-ай! Ва-ай!

Далекая ли Грузия виделась ему в его напряженном кружении? Или друзья, растерянные на военных полях Франции?

— Ва-ай!

Гамсакурдия, запустив руки в подсумки, стал извлекать оттуда пригоршни патронов и разбрасывать их широким и щедрым жестом.

— Не надо война! — закричал он почему-то по-русски.

Его земляки рассмеялись.

— Кацо! — воскликнул Абракадабра. — Что ты дэлаешь? Вэсь свэт смеется, можно кишки рват!

Но Гамсакурдия разбрасывал патроны направо и налево и кричал по-русски, по-грузински и по-французски одно и то же:

— Не надо война!

Я вышел на улицу — узнать, что произошло в 236-м пехотном. Оказалось, солдаты взбунтовались, требуя отпусков. Полк был расположен в соседней деревне, километрах в пяти от нас. Солдаты захватили грузовики и разъезжают по всей дивизии.

Эта новость вызвала в доме Зюльмы всеобщее сочувствие.

— Отпуска действительно надо удлинить. Ребята совершенно правы, — признавали все.

Лум-Лум был при особом мнении. Высказывать его он начал так неумело, что Зюльма едва-едва снова не заехала ему по физиономии.

— Отпуска? — сказал он недовольным тоном. — Только всего?! Ради этого стоит подымать бунт и начинать дело с жандармами? Если бы я знал, я бы к этим идиотам не присоединился!

— Кто идиоты? — взъярилась Зюльма. — Мужья, которые хотят видеть своих жен? Отцы, которые тревожатся за своих детей? Они идиоты? Ты думаешь, что все такие бездомные бродяги, как ты и вся прочая сволочь в Легионе? Извините, господа, — поспешно обратилась она к нам, — вы не настоящие легионеры, вы только дураки.

Мы расхохотались, и у Зюльмы отлегло от сердца.

— До чего подлая кляча эта баба! — строго, почти угрюмо сказал Лум-Лум. — Я говорю и повторяю, что таких солдат, которые подымают бунт по пустякам, я не уважаю. Со всех сторон теперь слышишь о бунтах в армии. А когда посмотришь ближе — грош им цена! Ка-а-ак?! У Гастона Бак в полку ребята восстали из-за тухлой пищи? Значит, если бы баранина не воняла, у них не на что было бы жаловаться? Они перли бы в огонь без возражения? В другом линейном полку был бунт из-за того, что ребят гнали в атаку два раза на одной неделе. Значит, если бы им дали отдохнуть с месяц на спокойном участке, они не бунтовали бы и перли бы в огонь, как на арабскую свадьбу? Со всех сторон слышишь о таких бунтах! Вина мало дают — бунт! Жалованье задерживают — бунт! А эти — на грузовиках с флагами! Дайте им лишних двое суток отпуска — и они не будут носиться, как сумасшедшие, в грузовиках, и не будут петь своих песен, и не покажут своего красного флага, и не будут бить жандармов? Так? Ах, как легко вести войны, когда армия состоит из дураков и баранов! И вот я говорю и заявляю: я на такие бунты не пойду! И я не считаю солдатским другом того, кто приходит и подбивает солдата на такие бунты! Первому пересчитаю ребра!..

Лум-Лум сидел, повернувшись всем корпусом к аудитории, и Зюльма, влюбленно глядя на него, подливала вина в его кружку. Лум-Лум пьянел. Голос у него оседал и хрипел все больше.

— Я говорю открыто: я потерял охоту воевать. Раньше, когда мне случалось помочь фрицу пробраться на тот свет, я бывал доволен, это меня освежало. А с некоторых пор у меня всякое удовольствие пропало. Я спрашиваю: если эта война нужна, то кому именно она нужна?

— Ты прав, мой маленький кролик! Ты прав! — воскликнула Зюльма над самым ухом Лум-Лума так, что тот вздрогнул.

— Ты помалкивай! С тобой разговор отдельно! — огрызнулся он. — Я не говорю, что не надо воевать. Есть на свете такие, у которых требуха напрасно томится в брюхе, ее надо освободить. Но это не фрицы…

— Мне кажется, — робко вставила Зюльма, — что это именно то, что сейчас делают солдаты в России, если верить одному артиллеристу, который…

— Я не знаю, что делают солдаты в России, и артиллеристы интересуют меня, только чтобы надавать им по клюву. Налей мне вина и молчи! — оборвал ее Лум-Лум,

Меня послали в штаб. Накануне была получка. У солдат имелись деньги. Как всегда в такие дни, я возвращался нагруженный разными покупками, главным образом вином.

Недалеко от поста, у последнего поворота, я услышал громкие голоса. Я ускорил шаги и стал различать чей-то чужой голос:

— Приказываю стрелять!

Это был голос командира батальона, майора Андре.

— Стрелять немедленно!

Попадаться на глаза майору Андре, в особенности когда он бесится, да еще когда на тебе шесть баклаг вина, было бы безрассудством. В двух метрах от меня находилось углубление, прикрытое повалившимся деревом. Я бросился туда.

Стрелять немедленно! — орал майор.

— Сейчас они не воюют, господин майор, — подчеркнуто спокойно объяснял Лум-Лум. — Они оправляются. Мы стрелять не можем.

— Стрелять! — уже ревел майор.

— Господин майор, у нас с ними соглашение! — еще более спокойно настаивал Лум-Лум.

— Вы будете стрелять? — не своим голосом рычал майор.