Виктор Конецкий - Том 1. Камни под водой

Антоненко не отвечал. Сапог все не хотел слезать с ноги, и Антоненко запыхался, возясь с ним. Его злило, что никто не хочет помочь. Все ждут, когда он прикажет им это.

— Разрешите пособлю? — Голос был молодой, ломкий от смущения. Антоненко оглянулся — Петров, юнга, семнадцатилетний парнишка. Юнга смотрел на лейтенанта с восхищением. Он слышал, как говорили между собой водолазы, что спускаться под баржу сейчас очень опасно, что на Каспии был вот такой же случай: висел на понтонах затопленный корабль, работали под ним водолазы. Стропы у понтонов лопнули; корабль сел на грунт. И когда потом подняли его и вытащили водолазов, то хоронить их пришлось, не вынимая из скафандров — одно месиво осталось от людей.

— Давай, давай, помогай, Петров! — с облегчением откликнулся лейтенант. Расположение юнги было особенно приятно сейчас.

Петров живо сдернул с него сапоги, помог стащить ватные брюки.

— Ого! В трусах! А вы холода не боитесь, товарищ командир?

— Ну да, не боюсь. Видишь, как мурашки бегают? — старательно улыбнулся Антоненко, растирая колени. Гуров подал ему шерстяное водолазное белье, меховые носки, шапочку. Антоненко быстро оделся.

— Готовы?

— Да.

— Снимите часы. — Гуров говорил хмуро и не глядя в глаза лейтенанту. Антоненко торопливо расстегнул браслет. Впервые чувство какой-то вины перед этими подчиненными ему людьми мелькнуло у лейтенанта. Ему захотелось скорее уйти от них, спрятаться хотя бы за резину и медь скафандра.

— Возьмите часы к себе, старшина, — тоном приказа сказал Антоненко. Он рассердился на себя за торопливость, с которой снял часы, за это мелькнувшее в нем чувство какой-то вины перед Гуровым.

Старшина помедлил. Часы лежали в ладони Антоненко. Он чувствовал тепло их металла.

— Ну!

Гуров взял часы. Водолазы растянули резину шейного кольца скафандра. Антоненко, чувствуя ноги очень легкими без привычной тяжести сапог, поднял их и сунул в ворот резиновой рубахи. Водолазы все разом, не ожидая команды, рванули в стороны и вверх резину скафандра. Антоненко закачался. Сейчас он был игрушкой в сильных руках этих людей.

«Как долго все это, черт побери, — подумал Антоненко. — Скоро уже и темнеть начнет. Угораздило же этот буксир завести баржу на камни. Дать бы капитану лет пять».

— Можно грузá? — спросил Гуров. Антоненко кивнул головой и, коснувшись подбородком влажной, холодной резины скафандра, поморщился. «Скорее бы», — опять подумал он.

Гуров и Сидорчук приладили хомут с грузами ему на плечи, и плечи согнулись под тяжестью свинца. Антоненко расставил ноги пошире. Теперь он был озабочен только тем, чтобы не показать, как гнетет и ломает его эта непривычная тяжесть.

— Можно шлем?

— Валяйте! — Антоненко хотел сказать это небрежно и спокойно, но во рту пересохло, и он закашлялся.

Гулко отдаваясь в ушах, застучали снаружи по шлему гаечные ключи, зашипел воздух — Гуров проверял воздушную магистраль. Воздух подавался нормально. Гуров перекрыл вентиль и подошел к Антоненко.

— Можно? — в третий раз спросил он, поднося к глазам лейтенанта круглое стекло лицевого иллюминатора.

— Да.

Заскрипела винтовая нарезка, и Антоненко остался один. Еще минуту назад он хотел этого, а теперь впервые ему стало страшно.

— Как слышите меня? Как слышите? — раздалось в телефонах.

— Хорошо, прекрасно, — ответил Антоненко и, волоча по палубе пудовые башмаки, медленно двинулся к выходу из поста. Чьи-то руки помогли ему перешагнуть через высокий порог.

Серый зимний день уже начинал темнеть. Солнце, так и не выглянув из-за сопок, теперь быстро опускалось обратно в море. Баржа, осев в воду, выглядела непривычно — ее палуба была ниже бортов бота.

Антоненко подошел к кормовому водолазному трапу и оглянулся. Вся его команда была на палубе: и мотористы, и боцмана, и водолазы. Антоненко хотел улыбнуться, чтобы показать им свое спокойствие, бодрость, но вспомнил, что никто не заметит его улыбки за стеклом иллюминатора. Он перевел глаза на трап. Три обледенелые ступеньки вели к воде. Антоненко, неловко переступая ногами и путаясь в шланг-сигнале, повернулся к воде спиной, взялся за поручни трапа и поднял руку, спрашивая, все ли готово и можно ли начинать спуск.

Гуров легонько ударил его по шлему. Это было разрешение. Он что-то быстро говорил при этом, — Антоненко близко видел, как шевелятся его губы и поблескивает коронка на одном из зубов. Потом Гуров махнул рукой и пошел в пост.

Антоненко стал спускаться. Через боковой иллюминатор он увидел Петрова в длинном тулупе и коротких, не достающих до ботинок рабочих штанах.

«Какой он тощий. Совсем пацан еще», — подумал лейтенант и оттолкнулся от трапа. Вода мягко расступилась, принимая его. Антоненко погрузился до шлема и вздохнул свободнее — тяжесть грузов перестала гнуть плечи. Медленно поворачиваясь вокруг себя, всем существом ощущая пустоту, которая была под ним и в которую ему надо было сейчас опускаться, Антоненко нащупал подкильный конец, ведущий к пластырю на днище баржи, и ухватился за него.

— Как чувствуете себя? — раздался в телефонах голос Гурова.

— Травить шланг-сигнал! — приказал Антоненко и, резко откинув назад и влево голову, затылком до конца выжал клапан, стравливающий из скафандра воздух. Зеленоватая, мутная вода захлестнула шлем. Чувствуя все усиливающуюся боль в ушах и холод от обжатой давлением воды резины, Антоненко стремительно проваливался вниз. Он выпустил из рук подкильный конец и не сразу сориентировался, опустившись на грунт. Течение быстро уносило облако темной мути, поднятой им со дна. Дно было неровное, в буграх и впадинах. Ноги до колена вязли в иле.

— Товарищ лейтенант, вы песни пойте, — скороговоркой выпалил в телефон взволнованный голос. Антоненко узнал Петрова.

Водолазы часто поют на грунте. Тогда не так чувствуется одиночество, в котором там работают люди. Никто не видит их, не помогает взглядом, улыбкой, жестом. Только резина воздушного шланга да провод телефона соединяют водолаза с людьми, миром, жизнью. Петь выгодно и тем, что если поет водолаз, то наверху все время знают, что с ним все в порядке, а замолчит — сразу спросят, в чем дело.

Антоненко знал все это, но зло крикнул:

— Поменьше болтайте наверху. Песни потом петь будем. — Однако резкая, свойственная ему интонация теперь не помогла побороть растерянность. Он все не мог понять, где нос и где корма той темной махины, которая висела над грунтом впереди него. Глаза все не привыкали к живому, двигающемуся полумраку вокруг. Он крикнул, чтобы зажгли лампы, спущенные в воду где-то в районе пробоины. И пока ждал этого, стоя неподвижно и вглядываясь в тень под баржей, почувствовал, как начинают вздрагивать его ноги и, щекоча кожу, по спине скатывается капля пота. Ему чудилось, что расстояние между грунтом и дном баржи уменьшается прямо на глазах, хотя за те одну-две минуты, которые он провел под водой, заметить разницу в осадке баржи было невозможно.