Виктор Конецкий - Том 6. Третий лишний

— Иски кто-нибудь подавал на испорченные вещи? — спросил я.

— Я же тебе объяснил, что это опытные, серьезные мужчины. Они жаловаться не станут.

Из окна капитанской каюты был виден грузовой трюм. На крышке трюма боцман днем распотрошил спасательный плотик. Плотик лопнул после удара волны-бандюги, но заметили это не сразу. Содержимое намокло. Боцман его сушил, поставив возле на всякий случай часового матросика. В плотиках есть экзотические штуки. Счастлив тот моряк, которому никогда не пришлось увидеть этой экзотики.

Изнывающие от безделья полярники толпились вокруг.

— Это здесь, наверху, жалоб не было слышно. А видел бы ты, как один геофизик, суровый и серьезный мужчина, заплакал. Талисман-амулет найти не смог в каюте после потопа. Какая-то безделушка, но ему любимая женщина на счастье подарила перед зимовкой.

— Тут заноешь, — сказал Юра. — Тем более есть в некоторых из них что-то детское.

(Занятно, что среди особо бородатых зимовщиков попадаются типы, разительно похожие на Льва Толстого разных периодов его жизни. А Толстой чувствовал и понимал детство как никто…)

В чем-то меня Юрий Иванович Ямкин подозревал или чего-то ему от меня было надо.

И наш разговор опасно заштилил.

Возникло такое ощущение, какое случается, когда открываешь лобовое окно в рубке, а судно идет большой скоростью, но встречного потока воздуха не возникает, потому что ветер попутен судну и равен его скорости, и потому в окно не сквозит, и потому возникает ощущение штиля, но это ложное и потому опасное ощущение, ибо ветер над морем штормовой.

— Ты хорошо знаешь, зачем живешь? — наконец нарушил паузу Юра.

— Боюсь, не поверишь. Но я постараюсь быть откровенным. Я только и делаю, что долги отдаю, сквитываю. Как-то получается, что я всем и каждому должен или в чем-то виноват. Всем я обязан. Знаю, интеллигентщина это, психоз своего рода, но факт. Видишь, и перед тобой я себя виноватым чувствую. Думаешь, не мучился этим весь рейс?

Юра прошелся по каюте, остановился у окна. Над Южной Атлантикой всходила огромная луна. Господи! Сегодня полнолуние — пришло мне в голову. А в такие ночи у Ямкина всегда пошаливали нервы. Вот откуда этот странный визит и разговор.

— Еще в довоенные годы мне часто снились львы, — сказал Юра. — Мертвые, каменные, знаешь, из стен домов-особняков торчат львиные морды? И на ручках старинных дверей такие львы. Они в зубах кольца держат.

Он замолчал, помешивая чай в стакане, где не было чаинок.

— А дальше? Ну, львы выглядывают из камня, и что они?

— Ничего. Просто жаль их было. Что вылезти на свободу не могут. Я их даже, — это уже отец рассказывал, сам не помню, — этих львов выковыривать пытался, пока дворник уши не надрал. Отец это мне почему-то накануне смерти рассказал. И еще объяснил, что в раннем совсем детстве водил меня в цирк. И там я очень плакал, когда гном-клоун таскал по арене большого льва за хвост. Быть может, это чучело льва было, но, так сказять, последнее к делу не относится…

— Вот почему у тебя клоун висит!

— Нет. Тут другое. И капитаны, и врачи, и прокуроры, и судьи — все паяцы своего рода. Как и артисты в драмтеатре. Потому что никто на судне, в зале судебного заседания или в театре не озабочен душевным состоянием главных действующих лиц — смейся, паяц! — и вся лавочка. И не смей ошибаться и распускать нюни. Но у клоунов хоть грустинка в глазах разрешается, а нам и того не положено. Смотри вот!

И он показал мне ремонтные ведомости и кое-какие документы, которые доставили на судно в Пальмасе. Возле пункта «настелить новый пол в музыкальном салоне, полностью сменить палубный настил на пеленгаторном мостике…» красным фломастером было написано: «Останетесь со старыми!»

— Это под тем соусом, что мы все-таки опаздываем к плановому сроку начала ремонта. Не без юмора кто-то из начальников, — объяснил Юра.

Я хмыкнул.

Юра показал еще РДО о ледовой обстановке в Финском заливе. Строгая радиограмма: «В результате суровой зимы… тяжелые льды… особенно опасно в условиях весенних дрейфов ледяных полей… многочисленные случаи навалов судов друг на друга, особенно на вахтах старших помощников… усилить внимание при плавании в караванах за ледоколами…»

Вообще-то обычное дело. Когда судно из каких-нибудь тропиков вдруг оказывается во льдах Финского залива и близко от дома, то происходит этакая психологическая накладка: быть не может, чтобы полсотни миль льда представляли опасность после пути в десятки тысяч миль.

— К этой радиограмме я тебе советую особенно хорошо принюхаться, — сказал Юра.

— Есть. Будем особенно внимательны.

— Нынче я о другом, — сказал Юра и вдруг назвал меня Витей. Я насторожился — что означают такие уж совсем телячьи нежности?

— С неофициальной почтой есть для тебя агентурные сведения. Галина пишет, что тебе уже сейчас, прямо с рейса есть смысл дать РДО в кадры: мол, мечтаешь опять повидать Арктику на самом дырявом лесовозе.

— Чего?

— Там у тебя начала печататься какая-то новая штука?

— Да. Она уже кое-кому не нравится?

— Ты догадливый.

Весело получалось: из льдов Рижского залива в антарктические льды, из антарктических — во льды весеннего Финского залива и из финских — в Арктику месяца на три-четыре…

— Галина считает, что тебе надо прикрыться безвалютным сквозным рейсом по Северному пути или уходить с флота.

— Передай ей мою благодарность за совет. И привет. Но у меня тяжелый пародонтоз — это первое. Второе. Я давно, а быть может, всю сознательную жизнь существую ради литературы. Она и только она, Юра, держит меня на поверхности. Это мой капковый бушлат. Что мне даст арктический рейс, если я там уже был черт те знает сколько раз? И без Арктики я начал повторяться! Это мой ужас сейчас — самоповтор. Страх самоповтора преследует и во сне, можешь понять?

— Ишь как ты, стало быть, разговорился! Значит, в новом опусе чего-то напортачил серьезное, хвостик трясется. Что напортачил?

— Ничего я не напортачил. Просто перешел на новый жанр. Через десять лет в подобной манере все писать будут. Кроме гениев. Но к такому жанру привыкнуть надо. Читал Нормана Мейлера?

— Слышал.

— Он сочинил биографию Мэрилин Монро и указал жанр: «фактоиды», то есть смесь фактов и вымысла. Вторую книгу о Монро он вообще назвал «вымышленными мемуарами», благо Мэрилин в суд подать не может…

— В мемуарах все врут. Недаром же — «врет, как очевидец». А ты себя к Мейлеру подшвартовываешь? Бонапартизм в тебе, так сказять, Витя, растет.

— Молчи и слушай умного человека: недолго осталось. Все нынче устали от лжи. Женщины устали от мужской, мужчины — от женской, все вместе — от всемирной. И художественные фантазии, сочиненности, выдуманности перестают воздействовать на людей. Люди хотят доподлинности хотя бы в книге, если в жизни им суют ложь и в глаза, и в уши, и в нос, и даже в вены — уколы какой-нибудь глюкозы…