Григорий Ходжер - Белая тишина

Когда Глотов заговорил об оружие, порохе, свинце, охотники крепко зажали губами трубки и опустили головы. Расстаться с оружием, которое берег пуще глаз… Оружие охотника кормит его, его семью. Как расстаться с ним?

— Сейчас главное, друзья, разгромить белогвардейцев и интервентов, — говорил Глотов. — После победы все будет у нас, будет и новое оружие. Пока не разгромим белогвардейцев, нам не увидеть новой жизни.

Когда придет эта победа? Когда появится новое оружие?

— Если я пойду в лыжный отряд, как я пойду без оружия? — спросил Калпе.

— Если ты запишешься в отряд, тогда не надо тебе сдавать оружие, — ответил Глотов.

— Тогда запиши меня в отряд, — сказал Калпе.

— Меня тоже, — сказал Дяпа.

— Меня не забудь, — сказал Пиапон и обратился к зятю: — Ты останешься дома, женщин потребуется защищать.

Глотов понимал, что творилось в душе охотников, знал о их заветной мечте отомстить белогвардейцам и нисколько не удивился этому порыву.

— А оружие после войны нам возвратят? — спросил Полокто.

— Этого я не моту обещать, — ответил Павел Григорьевич. — В войне всякое случается, могут сломать оружие, потерять. Так что обещать не могу.

Полокто сходил домой и принес берданку с разбитым прикладом. Этот приклад разбился об очаг, когда Полокто швырнул берданку в старшего сына.

— Ничего, сойдет, — сказал Глотов. — Мы организовали мастерскую на Шарго, там отремонтируют. Иван Зайцев может все отремонтировать.

В Нярги Глотов с Богданом собрали три берданки, три дробовика и около трех килограммов пороха. После Нярги они посетили Хулусэн, Мэнгэн, Туссер, Хунгари, Чолчи, Болонь и выехали в Джуен.

Токто с Потой радушно встретили гостей. Идари хлопотала у очага, не знала, что приготовить повкуснее гостям.

— Кунгас, мы все еще едим твою муку, — сказал Пота.

— За эту муку поплатились жизнью наш комиссар Иван Шерый и несколько партизан, — ответил Глотов. — Пиапон с Холгитоном получили по двадцать пять шомполов.

— Мы знаем, зачем ездишь по стойбищам, — сказал Пота. — Давно услышали. Женщины уже шьют обувь вам, несколько человек отдают берданки, несколько идут в партизаны. Я отдаю свою берданку, мой названый брат уходит в партизаны.

— Надоело сидеть дома, — услышал Глотов неожиданный ответ Токто. — Хочу на родные места посмотреть, да по Амуру вниз спуститься.

Изумленный Павел Григорьевич сказал:

— Мы, Токто, воюем, а не прогуливаемся.

— Если ты воюешь, и я буду воевать.

— Амурские нанай идут в партизаны, чтобы отомстить белогвардейцам и японцам за их зверства, они идут воевать за новую светлую жизнь.

— А я что, за темную жизнь? Если они за светлую жизнь идут воевать, я тоже за светлую жизнь. Рядом с ними буду, вместе буду стрелять.

«Амурские охотники знают за что идут воевать, они развитее, сознательнее, чем Токто», — подумал Павел Григорьевич.

Идари отозвала в сторонку сына, посадила на нары.

— Я слышала, сыночек, на войну ты уходишь, — сказала она, и слезы сверкнули в ее глазах. — Не ходи на войну, хоть один раз послушайся меня.

Идари заплакала. К ней подошел старший сын Гиды, обнял за шею.

— Не плачь, баба, не плачь, он нехороший, — бормотал он.

Идари вытерла слезы, взяла мальчика на руки.

— Он хороший, только непослушный, всю жизнь не слушается твою бабу, — сказала она.

Богдан был рад вмешательству мальчишки, он потрепал его тугие щеки и спросил:

— Где твой папа?

— Папа мой охотится, он мне лук и стрелы привезет.

К Богдану подсела Гэнгиэ, подала раскуренную трубку. Богдан взглянул на нее, встретился с черными лучистыми глазами и смутился.

— О тебе все мы будем беспокоиться, Богдан, береги себя, — сказала Гэнгиэ.

«С чего это она беспокоится обо мне», — подумал Богдан.

На следующее утро он с Глотовым уезжал в Малмыж. Его провожали все джуенские. Идари расплакалась. Ее успокаивали, говорили, что грех на проводах в дальнюю дорогу проливать слезы, как бы потом что не вышло… Гэнгиэ, глядя на него странными глазами, еще раз повторила, чтобы он берег себя.

— На днях я буду в Малмыже! — кричал Токто. — Без меня не уходите.

Поздно вечером, когда Малмыж замер, в густой темноте Богдан с Глотовым подъехали к нему. Их окликнули часовые, узнав Глотова, пропустили. Утром Богдан с Глотовым сдали собранное оружие, порох, свинец, обувь, рукавицы. Всего по бумагам Павла Григорьевича было собрано шестьдесят три берданки и дробовика, больше восьмидесяти килограммов пороха, больше сотни килограммов свинца, около двухсот пар обуви. Вторая партия обуви должна была поступить через неделю-другую. Задание штаба партизанского движения было выполнено.

Богдан не встретил в Малмыже Митрофана с Иваном, они жили с партизанами на Шарго, где базировался основной отряд и куда стекались новые силы. Не застал Богдан и нового своего друга Кирбу Перменка, он ушел вниз по Амуру с отрядом Михаила Попко и Якова Тряпицына.

Богдан побрел к телеграфисту Федору Орлову, который пришел в Малмыж вместе с партизанами и работал всего с полмесяца. Богдан с ним познакомился в первый же день, рассказал ему о его предшественнике и этим расположил к себе.

— Вернулся, Богдан? — встретил юношу Орлов. — Давай-ка, брат, учись на телеграфиста и замени меня. Надоела мне эта сидячая работа, до чертиков надоела. Хотел податься вместе с Тряпицыным на Нижний Амур, да не пустили, сказали, пока не разыщу замены, не отпустят в отряд. А я хочу в бой! Понимаешь? Хочу в бой! Я же партизан, а меня посадили здесь.

Федор Орлов еще долго ворчал. Потом взял листок бумаги, прочитал и в сердцах бросил:

— Сукин сын! Каждый раз одни и те же слова: «По-прежнему люблю, Маша». Так разве любят? — Орлов повернулся к Богдану. — Это я говорю про нашего писаря, Кольку-гармониста. Грамотный паренек, говорит по-писаному, а про свою любовь не может толком высказать. С первого дня, как приехали сюда, каждый день шлет одну и ту же телеграмму: «По-прежнему люблю, Маша. Передай привет дяде. Целую. Коля». Все. Это все, что он может сказать о своей любви. Только в этой последней телеграмме он добавил одно слово: «По-прежнему люблю, Маша. Здоров. Передай привет дяде. Целую. Коля». Он здоров! Дурак!

Орлов сплюнул, поколдовал в аппаратуре и начал передавать. Богдан тихо вышел. «Он проклинает свою работу, а я отдал бы все, чтобы только научиться вести разговор по этим железным нитям», — думал Богдан, шагая к штабу.

— Товарищ Богдан, останешься здесь, в Малмыже, — сказал Бойко-Павлов. — Будешь помогать Глотову сформировывать лыжный отряд.

— Хорошо, командир, — ответил Богдан. — Только скучно тут. Может, найдется какая работа?

Но скучать Богдану не приходилось, каждый день в Малмыж приезжали охотники со всех ближних стойбищ, одни привозили сшитую женщинами обувь, другие жаловались на торговцев, третьи приезжали с просьбой. Каждый раз Бойко-Павлов вызывал в штаб Богдана, и юноша добросовестно исполнял обязанности переводчика, ни одна просьба, ни одна жалоба не оставались не рассмотренной, не обсужденной. Но одну просьбу партизанский штаб никак не мог удовлетворить. Жены охотников просили ножницы, жаловались, что их ножницы слишком малы, быстро тупятся. Ножницами партизаны не могли обеспечить мастериц.