Григорий Ходжер - Белая тишина

Гида ничего не мог поделать с собой, он прощался с Лэтой и трусливо покидал хомаран. Только оставшись наедине с самим собой он начинал бичевать себя за отсутствие смелости. Начинал вспоминать Онагу, первую встречу с ней; в первый же вечер он признался, что она ему нравится, она ответила, что давно влюблена в него — с этого у них и пошла любовь. Гида до этого никогда не встречался с девушками, но он много слышал от молодых охотников и взрослых мужчин об отношениях с женщинами и потому свою встречу с Онагой, любовь к ней, считал обыкновенным делом. А теперь все получалось по-другому, все необычно. Никто никогда не рассказывал, что любовь может быть такой непонятной и страшной.

«Я трус, и все дело во мне», — горько думал Гида.

Кета с этом году запаздывала. Те небольшие косяки, которые вошли в устье Амура, поднимались в беспорядке, выбирая протоки, где слабее было течение, а большая часть поднималась прямо по затопленным лугам. Рыбаки, ставившие на этих лугах сети, нередко ловили по две-три кетины на сетку.

Рыбаки в день по три, пять раз закидывали невод, но ловили только на уху и потому больше отдыхали, выжидая, когда начнется рунный ход рыбы. И в эти дни в гости к родителям и Токто приехал Богдан на новой оморочке из досок, сделанной Пиапоном.

Рыбаки окружили оморочку, разглядывали, прощупывали, потом столкнули на воду и поочередно прокатились на ней, испытывали плавучесть, ходкость. Все в один голос заявили, что дощатая оморочка нисколько не хуже берестяной, она легка, маневренна, хорошо скользит по воде. Пришли к выводу, что новая оморочка, пожалуй, поднимет полтора средних лося, тогда как на берестянке можно вывозить только одного. Это важное преимущество, решили охотники. Понравились и маленькие весла, ведь на берестянке не прикрепишь уключин. А весла — когда встречный ветер или сильное течение — очень пригодятся.

— Наверное, большой мастер этот брат Идари, — говорили охотники, — никто еще не делал из досок оморочку, а он взял и сделал. Да как хорошо сделал!

Между тем Богдан, красный от смущения, вырывался из объятий матери и Кэкэчэ. Пота с Токто посмеивались в стороне, потом по очереди расцеловали юношу в пунцовые щеки, посадили на кабанью шкуру.

— Соскучился? — спросила Идари.

— Некогда скучать, — солидно, по-мужски ответил Богдан и вызвал улыбку мужчин.

— Ну, как учение? — спросил Пота.

— Хорошо, я уже все буквы знаю. Умею медленно читать и писать.

Богдан, позабыв о солидности, по-мальчишески, хвастливо стал рассказывать о своих занятиях с учителем Павлом Григорьевичем Глотовым, расхваливал его. Потом Пота начал разговаривать с ним по-русски и должен был сознаться, что сын так преуспел в познании русского языка, что ему уже за ним не угнаться.

— Он как русский говорит.

— Вот и хорошо, теперь ты будешь меня учить русскому языку, — сказал Токто. — После рыбалки возвращаешься на Харпи?

— Нет, не могу. Учитель говорит, что грамоте учиться надо долго, несколько лет.

Богдан стал рассказывать няргинские новости о Полокто, Пиапоне, жителях большого дома, где они рыбачат, как ловится у них кета. В хомаран зашел Гида, сдержанно поздоровался с Богданом и сел рядом. Богдан сразу заметил, как похудел и почернел его друг, видно, амурское солнце жарче харпинского, да и ветры тут крепче.

Гида молча слушал Богдана. После праздничных пельменей и продолжительного чаепития он увлек друга из хомарана в редкие кусты шиповника и повалился на теплый, пригретый скупым сентябрьским солнцем песок. Богдан сел рядом.

— Богдан, друг мой, помоги, голова кругом идет!

— Что такое? В чем помочь? — испугался Богдан.

И Гида, заикаясь, рассказал о своей новой непонятной любви к красавице Гэнгиэ, признался в трусости и попросил друга сходить к девушке и передать ей, что он, Гида, будет ее поздно вечером ждать возле ее хомарана. Пусть она выйдет к нему. Богдан выслушал и спросил:

— А Онага? Ты же любил ее, хотел жениться, с отцом даже поссорился.

— Ну, хотел жениться, ну, поссорился! Она замужем и пусть живет с ним.

— Как замужем? — удивился Богдан.

— Ее четырехлетней отдали замуж, — объяснил Гида, — после кетовой путины за ней муж приедет. Поможешь или нет?

— Если Онага замужем, что же делать — помогу тебе, — просто ответил Богдан. — Где живет Гэнгиэ?

— Ты только ей одной передай, при посторонних не говори. Понял? Ой, Богдан, она самая, самая красивая!

«Красивая, красивая, — передразнил про себя Богдан, — влюбляется во всех девушек, а сам слова не может сказать!» И вспомнил Богдан о своей тайной любви к дочери Пиапона, Мире, вспомнил и покраснел, оглянулся на Гиду — не понял ли тот его мысли?

Рядом с хомараном Лэтэ в кустах стоял большой котел, и возле него хлопотала в простеньком летнем халате девушка в кожаных олочах на ногах. Богдан взглянул на нее и удивился, он никогда не видел нанаек со светлыми волосами.

«И правда, необыкновенная», — подумал он. Встретился о ее черными глазами, улыбнулся. Девушка тоже улыбнулась.

— Я от Гиды, — сказал Богдан, разглядывая девушку. — Он просил, чтобы ты вышла поздно вечером, он тебя будет ждать.

— Сам не мог сказать? — спросила девушка мягким, грудным голосом.

— Он стесняется.

Гэнгиэ длинной палкой помешала в котле варево для собак.

— Выйдешь? — спросил Богдан. — Гида хочет знать.

Девушка вдруг вытащила из-за пазухи небольшой сверток и подала Богдану.

— Передай ему, — прошептала она.

— А что это? — удивился Богдан.

— Ах, какой ты! — совсем смутилась Гэнгиэ. — Передай ему.

Богдан еще раз взглянул на пунцовое от смущения лицо девушки и попрощался.

«Ну и хорошо, — подумала Гэнгиэ, — все равно мама заставила бы самой подарить».

Гэнгиэ не думала одаривать будущего мужа подарками, она даже и не знала, что жениху надо что-то дарить. Но мать заставила ее вышить кисет, разукрасить самыми красивыми узорами, для этого она не пожалела шелковых ниток и бисера. Кисет Гэнгиэ шила несколько дней, за это время мать сама готовила еду, кормила собак, носила воду, ездила за дровами с соседскими женщинами, потому что весь плавник и сухостой рядом уже были сожжены.

— Он твой жених, тебе с ним жить всю жизнь, — говорила мать, рассматривая узоры на кисете. — Пусть он видит, что ты не только красива, но еще и большая мастерица. Наши мужчины только на первых порах любуются красотой женщины, а потом они смотрят, что делают наши руки. Хорошо готовишь еду — хорошо. Хорошо вышиваешь — еще лучше. Не покладая рук хлопочешь по дому — очень хорошо. Вот такие наши мужчины.

Кисет, кажется, вышел неплохой, даже отец похвалил и сказал, что не знал, какая у него дочь мастерица. Потом сделал обиженное лицо и добавил, что, конечно, она не стала бы для него так стараться. Но то была шутка отца, радующегося будущему удачному замужеству дочери.