Григорий Ходжер - Белая тишина

— Когда приезжает бачика? — с тревогой спрашивали рыбаки.

— Не знаю, может, он уже приехал, а может, завтра приедет, — ответил удивленный учитель.

— Тогда забирай всех ребят, мы сами можем одни рыбачить, — сказали рыбаки.

«Они боятся попа», — догадался Павел Григорьевич.

Рыбаки посадили детей в кунгас учителя, крепко наказав, чтобы они по приезде домой подальше попрятали всех сэвэнов. А Павел Григорьевич, обрадованный удачей, улыбался и, глядя на хмурых ребятишек, сравнивал себя с дедом Мазаем, спасавшим зайцев. Только по пути домой, расспросив мальчишек, он узнал, почему встревожились рыбаки при известии о приезде священника. Потом они хором повторяли «Отче наш». Дети перевирали слова, путали строки.

«Ничего, хорошо, они же не знают русского языка. Так и скажем батюшке», — посмеиваясь, думал Глотов.

— Богдан, теперь все вместе прочитайте «Богородицу» на нанайском языке, — сказал он и подумал: «Тут уж не к чему придраться, ни поп, ни я, ни дети, никто не знает эту молитву на нанайском языке».

— Учитель, они забыли молитву, — сказал Богдан.

«Ох, подведет Богдан всех нас!»

— Ну, хорошо, тогда договоримся так. Ты, Богдан, лучше всех знаешь «Богородицу», вспомни, и все вместе повторите. Если хорошо прочтете молитвы, батюшка будет рад и быстрее уедет из стойбища. Вы ведь этого хотите.

Малмыжский священник приехал только на третий день после возвращения школьников в стойбище. Привезли его на лодке четверо дюжих молодых малмыжцев. Священник вышел из лодки, поклонился встречавшим его ученикам Глотова, поздоровался с учителем. Небольшого роста, подвижный, в черной рясе, он показался ребятишкам смешным, и кое-кто прыснул, отвернувшись в сторону.

Оживленно беседуя с Павлом Григорьевичем, он прошел в школу, путаясь в широких полах рясы.

Павел Григорьевич был на голову выше священника и поглядывал сверху вниз, скупо отвечал на его вопросы. Оживленный, говорливый отец Харлампий вселял в него тревогу, и он гадал, что собирается священник делать в стойбище.

— По велению свыше мне вменили в обязанность досматривать за твоей школой, — говорил отец Харлампий. — Но что я смыслю в светских науках? Я уж посмотрю только, чего достигли дети в молитвах. По-русски хоть говорят они?

— Плохо.

— Через молитву только они познают мудрость русского языка. Много ли времени ты уделяешь молитвам?

— Достаточно.

— На своем-то языке они молятся?

— Да.

— Ну, послушаем, послушаем.

С дороги отец Харлампий отдохнул, сидя на табуретке за столом, прихлебывая горячий чай, оглядывая жилище учителя, похвалил, что учитель гольдскую фанзу превратил в вполне русский дом, с потолком, с полом.

— Сам все сделал? Мастеровой?

— Наборщик.

Отец Харлампий шумно отхлебнул горячую жидкость с блюдечка, перекрестился и встал. За перегородкой жужжали дети. Священник вошел в класс. Дети встали и поклонились, как учил их Павел Григорьевич. Отец Харлампий широко перекрестил класс, сел на табурет учителя и начал возвышенно-церковным языком говорить о христианстве, о православной церкви.

— Вы поняли, дети мои? — спросил священник, закончив проповедь.

Дети молчали и не мигая смотрели на отца Харлампия.

— Нет, — раздался голос Богдана.

— Кто это сказал? Ты? Подойди сюда.

Когда Богдан подошел к столу, отец Харлампий осмотрел его колючими глазами с ног до головы и переспросил:

— Не понял, говоришь, сын мой?

— Нет.

— Молитву знаешь какую?

— Учитель учил «Отче наш».

Отец Харлампий бросил косой взгляд на Павла Григорьевича, стоявшего у окна.

— Каждый день читаешь молитву?

— Да.

— В школе молишься?

— Да.

— А дома перед сном молишься?

— Зачем?

— Тогда зачем выучил молитву?

— Учитель учил, я выучил.

Отец Харлампий опять бросил косой взгляд на учителя.

— Родители твои христиане?

— Отец охотник.

Отец Харлампий понял, что Богдан не знает, что такое христианство, а учитель не приобщает детей к церкви, потому они учат молитвы наизусть, не зная, для чего они требуются. Не умеют даже креститься. Он попросил Богдана прочесть «Отче наш», и мальчик бойко, без запинки оттараторил молитву. После Богдана всем классом повторяли молитву, потом священник пожелал послушать «Богородицу» на нанайском языке. Мальчики и девочки вразнобой, как кто что запомнил, прочитали молитву.

Отец Харлампий слушал, глядя на детой, и те, встретившись с его взглядом, опускали глаза.

«Хитрят шельмецы, прячут глаза», — подумал священник.

Он сделал вид, что остался доволен учениками, и опять вызвал Богдана к столу.

— Скажи-ка, сын мой, ужиться могут православная церковь и шаманство?

Павел Григорьевич сжал кулаки, желваки заходили на скулах, он сдерживал себя.

— Не знаю, — пробормотал Богдан, не понявший вопроса.

— У вас в стойбище шаманят?

— Да.

— Ты тоже бываешь, когда шаманят?

— Да.

— А учитель вас молитве обучает?

— Да.

— Что сказано в «Богородице», что по-гольдски ты читал?

— Не знаю, я ничего не понимаю.

— «Богородицу» на своем языке не понимаешь?! Чего тогда ты бубнил?

— Что выучил.

— Это богохульство! — маленький отец Харлампий вскочил на ноги, как ошпаренный кипятком. — Это богохульство, господин Глотов, чему ты их обучаешь?

— Я столько же знаю гольдский язык, сколько и вы. Не кричите здесь перед детьми, это вам не по сану, — с достоинством ответил Павел Григорьевич.

Отец Харлампий просверлил его колючими глазами, но, не добавив ни слова, сел. Богдан изумленно смотрел на покрасневшего попа и удивился, почему он так сердится и за что сердится.

— Шаманить умеешь? — прохрипел отец Харлампий.

— Умею.

— Покажи, как это шаманят.

Павел Григорьевич подошел к столу и тихо сказал:

— Эти дети еще не обращены в христианство, вы это знаете. А шаманить здесь я не позволю.

Отец Харлампий промолчал. Богдан стоял перед ним и не знал, что ему делать: он слышал слова учителя.

— Вы все умеете шаманить? — спросил отец Харлампий.

Мальчики и девочки закивали головами. Священник поинтересовался, что требуется, чтобы исполнить шаманский танец. Узнав, что для этого достаточно одного бубна и гисиол, [55] Гисиол — обшитая кожей кабарги палка, которой бьют по бубну. он велел всем принести тазы и другие жестяные, медные, железные предметы, напоминающие бубен. Дети разбежались по домам.

Богдан прибежал к Пиапону и попросил медный тазик, который тот привез из Сан-Сина.

— Дедушка, бачика в школе сердится, заставил меня молитву читать по-русски, потом заставил всех вместе прочитать, — захлебываясь, рассказывал он Пиапону. — На учителя он сердится, дурным глазом на него посматривает. Потребовал, чтобы мы все принесли тазы.