Григорий Ходжер - Амур широкий

— Вороны отстают от дома на колесах?

— Да, отстают. Сама своими глазами видела. Не перебивайте. Вот наконец приехали в Москву. О Москве я не могу ничего рассказать, слов не нахожу. Нас собралось много, со всего Севера, одни женщины.

— Ни одного мужчины не было?

— Да, собрание было женское.

— Верховодить над нами, что ли, собираетесь?

— Нет, не собираемся, мы говорили о новой жизни, как лучше, чище жить.

Идари невольно оглядела землянку, закопченные стены, земляной пол и подумала: «Чище не уберешь».

— Приехали женщины разные. Знакомимся. Про тунгусов мы знаем, соседи. Но я впервые услышала о самоедах, они такие же, как и мы, черноволосые, смуглые. Вогулки и остячки белые, некоторые рыжеволосые. Много мы разговаривали, женщины есть женщины, где бы ни оказались. Они тоже не лучше нас живут. Одинаково. Как и мы, они вторые люди, ниже мужчин. Тяжело живут, потому приехали в Москву обо всем поговорить. Много говорили. Партия большевиков сказала: женщины должны вместе с мужчинами строить новую жизнь, заниматься огородами и выращивать коров, свиней; учиться, чтобы потом учить других, безбоязненно поступать в техникумы, ехать в Ленинград в Институт народов Севера…

— Одна у нас уже сбежала туда от мужа.

— Зачем от мужа бежать? Не надо от мужа бежать, надо незамужним ехать. Все женщины сказали: «Мы хотим жить по-новому». Нам ответили: «Хорошо, посмотрите, как надо жить по-новому». Повели нас на фабрику, где всякие материи делают для халатов, рубашек, штанов. Там одни женщины работают. А куда детей девать? Там есть детские ясли, утром мать приносит ребенка и отдает в ясли, ребенок целый день без матери, чужие женщины за детьми ухаживают. Вы бы посмотрели, женщины, как дети живут там! Спят все отдельно, на чистой белой материи, укрываются под одеялом таким же куском белой материи. Простынь называется. Кормят их так — наши дети не отведали такой еды! Нам сказали, что мы в своих стойбищах тоже должны открыть такие ясли. Потом были мы на другой фабрике, которая выполняет все женские работы, готовит еду. Две машины нам очень понравились, одна картошку сама чистит, другая тарелки моет.

— И не разбивает?

— Нет. Сколько мы ни наблюдали, ожидали, вот-вот тарелку разобьет, нет, не разбила!

— Картошку мы не едим, чистилку нам не надо, а тарелки мыть — это хорошо.

— Нам многое показывали. Были мы в доме Революции, там собраны вещи, которые рассказывали, как победила советская власть, были в доме, где трубы направлены в небо. Я смотрела в трубу, днем видела звезды. Потом опять была в Большом театре, на этот раз смотрела, как полуголые девушки танцевали, но мне не очень понравилось это.

— А мужчинам, наверно, нравится?

— Им что, лишь бы поглазеть…

— Хватит, слушайте! — прикрикнула Идари.

— Однажды вечером нас пригласили в Кремль. Вот где, люди, я увидела Калинина. Узнала сразу. Он тепло с нами поздоровался. Такой он простой, что даже не подумаешь, что он главный человек в стране. Встретишь на улице, наверно, мимо пройдешь, если по портретам не узнаешь. Калинин выступал перед нами, сказал, что мы должны всеми силами строить новую жизнь, во весь голос сказать, что мы равные с мужчинами люди. Слышите, женщины, это сказал главный человек нашей родины. Потом стали говорить сами женщины. Как говорили они, вы бы слышали, женщины! Они высказывали всю свою боль, потом благодарили партию большевиков, советскую власть, что она поднимает так высоко женщину. Мы все сидели за длинным столом и все хорошо видели Калинина. Когда подошла моя очередь говорить, я не выдержала, встала с места, подошла к нему и поклонилась низко. Я волновалась, в жизни так не волновалась, женщины! Сказала я ему: «Здравствуй, Михаил Иванович! Когда я уезжала из стойбища, все просили меня увидеть тебя, и вот я увидела. Близко увидела, а раньше только на портретах видела. Я очень рада. Вот вернусь в родное стойбище, буду работать, буду стараться, чтобы наши женщины и девушки зажили хорошо, по-новому». Когда я поклонилась, Калинин встал, улыбнулся так хорошо и пожал мою руку. Вот эту руку, женщины!

Сайла подняла правую руку. Маленькая, сухощавая ее рука дрожала. Идари взяла ее, успокаивающе погладила. Рассказчица с благодарностью взглянула на нее и улыбнулась смущенно.

— Женщины, я призываю всех вас начать жить по-новому, учиться жить по-новому. Девушки, учитесь, вы должны показывать пример. Кто же, кроме вас, может уехать в город учиться? Уезжайте, учитесь! Нам нужны учителя, доктора. Нам нужны грамотные колхозные работники, бухгалтеры, кассиры, в сельсовете тоже требуются грамотные люди. Я рассказывала про ясли; кто их будет открывать, кто будет там работать, если не вы. Учитесь, девушки, пока молоды, замуж всегда успеете выйти. А замужним женщинам надо стараться, чтобы чисто было дома, хватит купаться в грязи.

Сайла замолчала. Идари подала ей трубку, обняла ее:

— Какая ты счастливая! Хорошо очень говорила. Расскажи, что ты еще видела.

— Много видела, обо всем не расскажешь. После собрания, когда Калинин был с нами, пришел человек, который карточки с людей делает. Он нас всех вместе с Калининым усадил и снял. Потом нам показали Кремль. Ой, какой это богатый дом, слов не найдешь, чтобы об этом рассказать. Глазами все не охватишь. Показали нам царские украшения. Об этом тоже не смогу рассказать. Только скажу, видела я тарелки, ложки из чистого золота, царь из этой золотой посуды ел. Смотрела я на эту золотую посуду и думала: «Вот как он, гад, жил, а людей голодом морил». Такая злость охватила меня, а Сура Путинча говорит, это еще не все, его дворцы в Ленинграде, но они тоже теперь народные, там музеи, кто хочет приходит, смотрит, любуется, потому что все это сделано руками простых людей…

Долго не расходились джуенцы, ошеломленные услышанным, разглядывали счастливую Сайлу, увидевшую невиданное, услышавшую неслыханное. Много вопросов еще задавали, и на все вопросы Сайла охотно отвечала.

— Ох, счастливая ты, — сказала Идари, когда народ нехотя разошелся. — Я завидую тебе. А Ленинград далеко от Москвы? Там у меня старший сын учится.

— Правда? Э, а ты мне завидуешь! Мне надо завидовать, я не знаю, будут ли мои дети там учиться, они еще маленькие. А в Москву, я думаю, теперь всякий может поехать. Дней десять или немного больше по железным полозьям. А там — ночь, и в Ленинграде.

Весь вечер проговорили Идари с Сайлой, а на утро расстались подругами. Сайда уехала на Амур.

«Счастливая она, — думала Идари, — и муж, наверно, у нее хороший, другой разве отпустил бы. Хорошо, очень хорошо, что советская власть женщинам широкую дорогу открывает, даже в Москву вызывает, чтобы поговорить о нашей женской доле. Правильно выбрала время Гэнгиэ, будто чуяла. Сама придумала или Нина посоветовала? Ох, как хотела бы я быть на ее месте! Рано родилась. Мы с Потай сбежали бы не на Харпи, а в Ленинград! Кто там нас отыскал бы? Глупая, что думаю? Бабушкой стала, а такое в голову лезет».