Григорий Ходжер - Амур широкий

Нина взяла ее под локоть, шепнула: «Об этом позже».

— Ладно, об этом позже, — продолжала Идари, но вдруг, потеряв нить мыслей, растерянно замолчала. — Ладно, я кончила, — смущенно сказала ока и села.

— Если нет больше желающих слово сказать, то суд уходит на совещание, — объявила Нина.

Когда она с Идари и Борактой удалилась в фанзу, охотники закурили и заговорили.

— Теперь собственной жены станешь бояться…

— Власть им дали, равноправными сделали, что хочу, то и делаю, а ты слова не смей сказать…

— Прежде чем ударить жену, придется вспомнить, кто она такая, кроме как жена, иначе нельзя, обвинят…

Судьи совещались недолго. Идари сообщила, что Онага просила не судить мужа, плакала.

— Судить надо было, — ответила Нина. — А ты, Боракта, почему молчал?

— Чего говорить? Зачем говорить? Скажу, а потом меня будешь судить, стыдно будет.

— Жену тоже бьешь?

— Маленько как не бить?

— Все равно, не смей больше трогать, а то судить будем. Итак, решаем: так как за Киле Гиду заступилась побитая жена Онага, и имея в виду, что он впервые…

— Нет, он и раньше тоже бил, — возразила Идари.

— Ладно, пусть… Впервые совершил такой поступок, побил жену, на первый раз ограничиться строгим предупреждением, но при повторении строго наказать, вплоть до тюрьмы. Согласны с таким решением?

— Согласны, — ответили оба заседателя и облегченно вздохнули.

Нина вышла к столу и сказала:

— Встать всем! Суд зачитает решение.

Все поднялись на ноги, выслушали решение суда. Загалдели.

— В тюрьму не сажают!

— Я так и знал, не будет ничего. Будем бить…

— Правильно, угрожали только.

Один Гида, не проронив ни слова, зашагал домой. После этого суда он долго не разговаривал с домашними, спал отдельно от жены, стыдился появляться на людях.

Весной женщины все же раскопали огороды на релке возле Чиори. К этому времени Нина открыла ясли, собрала всех ребятишек ясельного возраста. Она доставала все необходимое с боем: и деньги, и мануфактуру, и питание детям. Почти каждый день приходила в контору колхоза к Токто и надоела ему так, как может надоесть незаживающий чирий.

И Токто сбежал в Болонь на все лето. Позже услышал, что огороды женщин на релке затопило. Жалко стало их, зря трудились, так радостно трудились. До осени пробыл Токто в Болони, изредка навещал Джуен, но встреч с Ниной избегал. Однажды, когда он находился дома, прибежала к нему сестра Боракты, вдовая женщина, уже несколько лет не находившая себе мужа.

— Отец Гиды, помоги, — сказала она, — ты был сельсовет, все законы знаешь не хуже Поты и Идари, и этой светловолосой…

— Ты с чего это взяла? — оторопел Токто. — Откуда мне лучше их знать? Ты заговорилась. Эта русская послана сюда учить нас…

Токто говорил искренне, позабыв о своей неприязни к Нине.

— Ладно. Так вот, слушай. Я не кривая, не косая, умерший муж меня любил…

— Помню, раза два видел, как палкой он тебя…

— Так это два раза всего, виновата была. А так я женщина хорошая, еще рожать могу, а Пота и русская не разрешают дать за меня тори.

— Потому что советские законы не разрешают. За тори русская будет судить…

— Не разрешает, не разрешает. Все же дают тори! Мне одной не разрешают.

— За кого дали?

Тут в фанзу вошел Пота, за ним Идари. Вдова прикусила язык.

— Говори, за кого дали? — повторил Токто.

— Кому какое дело, за кого дали! — закричала женщина и повернулась к вошедшим: — Пота, разреши тори дать! Мне стыдно выходить без тори!

— Чего стыдиться? Все выходят без тори, и никому не стыдно. И ты выходи, — ответил Пота.

— Я молодая еще, рожать могу, род мужа пополню, и он не хочет без тори, да и я не хочу…

— Закон есть закон.

— Эх, вы! Ты, Идари, говорила, правильные советские законы, очень правильные! Нас, женщин, защищают. Где же они правильные? Где они защищают?

— Тебя не продают как собаку, — ответила Идари.

— Как собаку, говоришь? Эх гы! Плохой закон, плохой! Меня твой закон ставит ниже собаки! За собаку деньги платят, а за меня не платят. Понимаешь ты? За меня рубля не дают, выходит, я хуже собаки, ничего не стою…

«Вот это завернула, — подумал Токто, когда ушла вдова, — так завернула, что не придумаешь лучше. Ха!» И тут вдруг он поймал себя на мысли, не выглядит ли сам в глазах Нины, как эта взбалмошная женщина. Он ведь спорит, ругается, иногда сам замечает, что поступает нелепо, прямо, можно сказать, глупо, но не может сдержаться.

«Да, наверно, так, — подумал Токто, — дураком выгляжу. Ладно, зачем теперь исправляться, еще хуже будет. Все равно я упрямцем был и останусь».

Подходила пора выезжать на Амур, ловить осеннюю кету. Токто готовился выезжать всем колхозом. Однажды явилась к нему Нина, сказала:

— Товарищ председатель, в Джуене и нынче не могут открыть школу, детей колхозников нужно отправить в Болонь, там они будут жить в интернате и учиться.

— Мне какое дело? — ответил Токто. — Отправляй.

— Не хотят отпускать детей.

— А я что, заставлю их, что ли?

— Зачем? Пример покажите, отправьте своих внуков в интернат, за вами отправят и другие.

— Моих внуков? В Болонь отправить одних?

— Почему одних, с другими детьми…

— Что ты говоришь? Ты понимаешь, что говоришь? Отправить Пору и Лингу — это оторвать мое сердце от меня! Понимаешь?!

— Им учиться надо, они должны быть грамотными…

— Нет, внуки всегда будут со мной! И молчи, знаю, что скажешь: против советских законов идешь, не отпускаешь их учиться. Судить тебя! Ну, суди, суди старого Токто! В тюрьму его! Я в тюрьму пойду с внуками. Так и знай. А внуков не отпущу, пусть другие отправляют…

Крепко поругался Токто на этот раз с Ниной. Вечером на Токто набросились Пота с Идари, и они окончательно поссорились. На следующий день Токто всей семьей выехал на путину, а после нее переселился в Хурэчэн. Переселился потому, что ему житья не давали в Джуене.

Прошел почти год, а Токто до сих пор обижен на названого брата и его жену, ему все кажется, что они должны были заступиться за него, ведь шел разговор о внуках, о сердце Токто! Знали, как Токто привязан к ним, как любит их, и все же пошли на поводу у русской девушки. На Нину Токто перестал сердиться, потому что она уехала из Джуена в ту же осень, а куда уехала, он не знал и знать не хотел. …Токто выбил пепел из трубки.

— Где ты, дед? — раздался голос Поры, старшего внука.

Вышел он из-за кустов, тонкий, упругий крепыш. Токто залюбовался внуком. «Родился он в год, когда у меня оморочка с мясом затонула, — подумал он. — Пятнадцать зим прошло. Женить пора».

— Шаман тебя ждет, — сообщил Пора.

— Слушай, председатель, по делу я, — сказал шаман, когда Токто сел возле него на нарах. — С людьми я говорил, согласны. Я ведь работаю для колхоза, стараюсь. Езжу от одной бригады к другой, камлаю, всем добиваюсь хороших уловов. Все довольны. Мне надо деньги за это платить. С людьми говорил, согласны.