Григорий Ходжер - Амур широкий

Майда умерла на следующий день, в последний мартовский день. Стояла редкая тихая погода, она была такая, может быть, оттого, что хотела проводить светлого, солнечно ласкового и тихого человека. Во всяком случае, такого мнения придерживались все старики Нярги.

В большом и людном доме стало еще многолюднее, приехали братья Майды из Джоанко, родственники из соседних стойбищ — все хотели попрощаться с умершей. Женщины сидели рядом с покойницей на нарах, вышивали последнюю ее обнову, в которой она отправится в дальнюю дорогу, откуда никто никогда не возвращается. Тут же сидела и плакала Гэйе.

— Теперь вся его злость на меня одну падет, — говорила она между причитаниями. — Раньше хоть поровну делили, теперь одна я.

Молодая жена Полокто с женами Ойты и Гары хлопотали по хозяйству. Когда молодая соперница принесла суп в старой миске и поставила в изголовье покойницы, Гэйе сказала:

— Сказала я тебе, ставь ее любимую тарелку. Ту, самую красивую, единственную.

— Он не разрешает, он ведь тоже любит эту тарелку.

Женщины переглянулись — надо же так, пожалел тарелку! Какая бы она ни была красивая, разве не стоит она Майды? Пусть тарелку возьмет с собой Майда, если она любила.

— Принеси тарелку, — сказали женщины.

Младшая жена отнесла миску с супом обратно, но тут же вернулась.

— Не дает. Он там, возле посуды.

Женщины знали, что им делать. Если жадный Полокто не отдает покойнице-жене любимую ее тарелку, остается один-единственный выход — разбить тарелку: покойникам в потустороннем мире не достаются целые вещи, им нужны разбитые в мирской жизни вещи.

— Пусть при покойнице побьет, — сказала Гэйе и сползла с нар.

Она пошла за перегородку, подошла к шкафчику с посудой. Тут сидел за столом Полокто с братьями Майды.

— Чего тебе? — спросил он, глядя на Гэйе недобрыми, пьяными глазами. — За тарелкой, что ли?

— Да, за ней. Эта тарелка ее. Она любила ее.

— Потому мне останется.

— Нет, не останется, она будет ее.

Братья Майды не могли разобраться, о чем идет разговор, старший взял Полокто за руку, притянул к себе.

— Обожди, чего ты горячишься, — заговорил он. — Сейчас зачем горячиться? Умерла она, тихая была, надо потому тихо. Слушай, повернись сюда.

Стоило Полокто повернуться, как Гэйе открыла шкафчик и схватила заветную тарелку. Полокто перехватил ее за руку, и в этот момент Гэйе с силой швырнула тарелку на пол.

— Сука! Ты всегда наперекор мне!

Полокто ткнул кулаком в бок Гэйе, и она мешком свалилась в угол.

— Полокто! Аоси! Затем ты так? — закричали братья Майды, все еще не разобравшись, в чем дело.

— Сдохнешь от жадности. Подохнешь, — прошептала Гэйе. — Он нашей сестре пожалел положить ее любимую тарелку. Мелочник! Живи один, оставайся тут один. Похороним мы ее и все уйдем от тебя. Ты даже не знаешь, почему этот дом стоит. Он стоит, потому что она держала его, подпирала плечами. Теперь она ушла, и дом твой разрушится…

Гэйе тяжело поднялась, подолом халата вытерла лицо. Братья Майды примолкли, опустили головы.

— Все мы уйдем из этого дома, сыновья твои уйдут, внуки с ними уйдут. Ты за всю жизнь никому ничего хорошего не сделал.

Полокто молчал, он сел за стол и опустил голову; слова Гэйе больно били по сердцу, они были справедливы, и это больше всего испугало его. В последние годы, особенно после его третьей женитьбы, дети перестали с ним разговаривать. Жили они в одном доме, со стороны семья выглядела спаянной, дружной, работящей, но никакой дружбы не было в большом доме Полокто. Дом держался на доброте и ласковости Майды, она заставляла мириться сыновей и внуков с гневным Полокто. Гэйе, ползая по полу, подбирала самые крохотные осколки тарелки, потом подмела пол, просеяла мусор, нашла самые маленькие кусочки фарфора. И раньше чем Гэйе подобрала последний осколочек тарелки, о скандале в доме покойницы узнало все стойбище.

— Скупердяй! Росомаха!

— Жаднюга! Чего он скопил дома?

— Раньше другое дело, разбогатеть многие мечтали, теперь богатых, наоборот, ненавидят. Как думает он жить?

— После этого я к нему в дом не зайду!

На другой день пришедшие на похороны няргинцы стояли на улице, ожидая выноса гроба, они не хотели заходить в дом, где не уважают покойника. Пиапон выносил тело Майды, третьим забивал гвоздь на крышке гроба. Он с гадливостью смотрел на плачущего брата, не сказал ему ни слова утешения. Возвращаясь после похорон, зашел в дом брата только потому, что этого требовал обычай. Выпив чашечку водки, он посидел рядом с Холгитоном, который тоже ради покойницы зашел в этот дом, и ушел в контору, хотя было уже поздно.

«Ошиблись родители, — думал он, шагая в контору. — Вся наша жизнь в ошибках, навряд ли кто прожил, не ошибавшись. А надо жизнь строить так, чтобы меньше было ошибок. Как бы я прожил с Майдой, если б родители нас поженили? Тут они тоже ошиблись, я любил совсем другую, которой тоже уже нет в живых».

Пиапон подошел к конторе и увидел в окно бухгалтера с кем-то посторонним. Это оказался знакомый ему инструктор райисполкома. Они поздоровались.

— Я передал наш разговор о посевной площади, — сказал бухгалтер.

— Корчевать тайгу придется, — заметил инструктор.

— Не будем! — отрезал Пиапон.

— Надо. Ты не горячись, выслушай. Пришло постановление крайисполкома привлечь нанайские колхозы к новым отраслям хозяйства. Ты сам знаешь, одной рыбной ловлей и охотой не проживешь.

— Наш колхоз называется «Рыбак-охотник».

— Знаю, что скажешь дальше, но тебе надо добиваться, чтобы колхоз больше приносил доходов, чтобы люди стали больше зарабатывать. Надо людей приучать к культуре, к новому хозяйствованию. С этой целью крайисполком предлагает выращивать и содержать свиней и крупный рогатый скот. Денег нет на приобретение? Крайисполком дает ссуду на льготных условиях. Все предусмотрено. Нынче весной надо приобретать скот. А чем коров, свиней будешь зимой кормить? Картошка потребуется, свекла. Вот почему надо посевные площади расширять. Корчевать придется тайгу. Поучитесь у русских, у корейцев.

— Коровы на мясо пойдут?

— Зачем на мясо? Прежде всего от них молоко требуется.

— Куда девать это молоко?

— Своим колхозникам продавать по дешевой цене…

— Нанай не пьют молока.

— Научатся, дай срок. Молоко будешь сдавать в интегралсоюз.

— С народом надо поговорить.

— Давай завтра и поговорим. Собери народ с утра.

Утром няргинцы собрались возле конторы. Инструктор райисполкома разглядывал колхозников, одним улыбался, другим кивал головой, он здесь бывал не раз и знаком был со многими, Ему отвечали дружеской улыбкой. Он выждал момент, когда все стихли, и громко выкрикнул:

— Товарищи туземцы! Наша партия и правительство…