Юрий Теплов - Второй вариант

Ночь в мгновение проглотила людей, оставив их вдвоем с майором Виктором Заикой.

— Это я приказал дать очередь, — сказал майор, — чтобы проверить, как будет действовать личный состав. Пойдемте посмотрим.

В ближайшем окопе, привалившись к брустверу, выискивал цель рядовой Бахтияр Эргашев, незаменимый повар этого заоблачного гарнизона. В БМП занял свое место расчет младшего сержанта Марата Минбаева. Сосредоточенно и хмуро вглядывался в ночь неуемный хохотун младший сержант Анатолий Толстухо. Люди были готовы к бою.

Возвращались после тревоги весело и шумно. Снег похрустывал, такой же снег, как в России. Новиков оказался рядом с Леонидом Харько́вым. Спросил его:

— Не знаешь, где родилась песня «Гранатовый цвет»?

Спросил, заранее готовый услышать: «Нет.» Но тот сказал:

— Знаю. В Шинданте.

— А кто ее написал?

— Забыл. Там у многих она записана на магнитофон. Так вот, перед тем как петь, какой-то лейтенант говорит, что эту песню написал его друг, погибший в боях с душманами. И фамилию называет... Там же и сержант из песни служил.

— А он жив?

— Вроде бы жив...

Три дня у Новикова еще было в запасе. Три дня — это целая вечность. Можно успеть туда и обратно. Какой он журналист, если не воспользуется такой возможностью?..

Возвратившись рано утром в Кабул, он не стал заезжать в гостиницу, а попросил Заику подбросить его к аэродрому. Новиков даже не сомневался, что ему повезет, И точно: подоспели в самый раз, пилоты уже направлялись к вертолету, запланированному в Кандагар.

— Возьмите! — с ходу взял быка за рога Новиков.

Командир, поглядев на корреспондентское удостоверение, подмигнул членам экипажа и спросил:

— Возьмем? Глядишь, и мы в газету попадем!

— Возьмем, — дружно согласился экипаж...

Знал бы командир, чем это для него обернется!

Вертолет закрутил лопастями, дрогнул, оторвался от земли. Рейс был грузовой: ящики, скрученные в жгуты матрацы, мешки, завязанные зелеными шнурами от маскировочных сетей. И они в грузовом отсеке вдвоем с борттехником по имени Толик, волосатым, усатым, с насмешливыми глазами.

— Когда о тебе пишут, это еще ничего, — говорил Толик. — А фотографироваться в газету — увольте! Ты что, в приметы не веришь?

— Не верю, — ответил Новиков.

— А я верю. По всем приметам, жить мне до самой глубокой старости. И с большой пенсией, — захохотал, обнажив ряд железных зубов..

Новиков достал блокнот, хотел записать для начала фамилия членов экипажа. Но Толик замахал на него руками:

— Чур меня!

— Опять, что ли, примета?

— Я, понимаешь, не совсем положительный. Залетишь ты с моей фамилией. Как бы это тебе сказать... В общем, взысканий у меня маленько больше, чем поощрений...

Вертолет шел над горами. Внизу было то желто-зелено от травы, то бело от снега. Толик прошел к мешкам, что-то стал увязывать, укреплять.

Новиков раскрыл блокнот, и из него выпал бланк телефонограммы: «Люблю, целую...» Ничего, до встречи осталось три дня. И еще несколько часов. А ведь жена, как пить дать, примчится в аэропорт. «Ариана» ходит не каждый день, и подгадать к рейсу совсем нетрудно.

Он вспомнил один давний случай, когда жена тоже примчалась к нему. Он только что начинал заниматься журналистикой, работал в малой газете, хотел все успеть, все описать, все испытать сам. Вот это «все испытать» и дернуло его однажды за язык во время командировки к десантникам. Тогда комбат, подначивая, спросил его:

— А что, корреспондент, прыгнуть с парашютом — слабо?

— Я уже прыгал, — ответил он.

— Так чего же ты бродишь по казарме? Завтра прыжки, я — выпускающий. Давай в мою группу.

И Новиков, замирая, ответил:

— Давай...

Лишь в самолете, перед тем, как открыться створкам люка, он спросил сидевшего рядом лейтенанта:

— Ты хоть скажи, что и как дергать, если парашют автоматически не раскроется?

У того расширились от удивления глаза:

— Так вы ни разу не прыгали, что ли?

— Нет, — признался Новиков.

Лейтенант было встал, чтобы доложить о таком непутевом случае комбату, но створки грузового люка разошлись, засигналил ревун и послышалась команда «Пошел!».

Наверное, потому, что Новиков был в потоке, он ее успел даже испугаться. Вывалился вниз, памятуя лишь о том, что надо отсчитывать секунды. Но не успел. Его тряхнуло, и он завис над землей. И тут же в душу вошла ликующая радость, смешанная с восторгом. Ему хотелось кричать от этого восторга, но он не мог себе позволить такого мальчишества в силу своего корреспондентского положения... А при приземлении сломал ногу.

Комбат костерил его всякими непечатными словами, потом отошел, сказал:

— В душе все-таки ты десантник. Только если будут спрашивать, не признавайся, что раньше не прыгал. А книжку мы тебе сообразим. Одиннадцать прыжков хватит?

— Хватит, — весело ответил Новиков. — В следующий раз приеду, стану прыгать уже на законных...

А через неделю примчалась жена, узнав, что он попал в госпиталь. Жила она тогда еще на Урале, по старому месту его службы. Все бросила и прикатила, прихватив с собой только дочку. Пришла с ней в госпиталь, напуганная и сердитая. Дочке было годиков пять. Новиков вспомнил, что у нее еще коленки были в болячках. Жена объявила:

— Я уже сняла квартиру...

Он посмотрел на эту квартиру, когда выписался. То ли банька, то ли летний сарай. У окошка старая, проржавевшая кровать. И большой сундук, застланный постелью для дочки. В углу, вмазанный в кирпичики, стоял котел с водой. Он, наверное, и наводил на мысли о бане.

И жили, и хорошо жили, тихо мечтая о комнате. Не о квартире даже, а о комнате с паровым отоплением и водопроводным краном на кухне...

А может, это и было самое счастливое для них время? Может, надо почаще его вспоминать, чтобы тепло от каменки грело и потом, через годы?..

Все-таки, наверное, есть, думал Новиков, какая-то логика в парадоксе: чем хуже, тем лучше. И действительно, чем ближе к экстремальным обстоятельствам, тем человек щедрее, откровеннее, честнее. Все сиюминутное, наносное как испаряется. Исчезают склоки, сплетни, зависть, порожденные амбициозными желаниями, уколами самолюбия и тщеславия, той обыденностью, в которой ерунда иногда кажется очень важной, а значительное — мелким. И не только в семейной ячейке, но и в коллективе пошире.

Не потому ли, что в сложных обстоятельствах любое «я» утверждается только делом? И не потому ли, что все находятся в одинаковых условиях, что нет ни у кого никаких спецблаг, а есть только общие заботы и одна цель, одна на всех и на каждого?

Занимаясь в редакции разбирательством читательских жалоб, Новиков поначалу удивлялся тому, что приходили они чаще всего с мест южнее или западнее Москвы. Ни с Крайнего Севера, ни из таежных краев, ни с других суровых окраин страны жалоб почти не писали. Хотя условия жизни, это всем известно, там намного сложней.