Юрий Малецкий - Няня Маня

В ванной он открыл женскую примерочную, в туалете — мужскую; а в изолированной Витиной комнате, 3 метра на 4, шел сам торг. Разворачивали синюю заморскую мешковину — штатскую, итальянскую, гонконгскую, говорили слова: «Левис», «Ранглер», «Суперрайфл».

Обмывали сделку «Русской» — Витя только чистую признавал — запивали няни Маниным грибом. Теперь на Марью Акимовну он себе кричать не позволял, знай только наливали ей все время. Тут-то она и почувствовала — не нужна больше; и в первый раз с «инженерчикова» рождения опять опустело сердце. А тетя Маша и уйти не могла уже домой без Семиной машины: ноги подкачали. Отложение солей, семьдесят лет все-таки. Глаза слезились после первой рюмки. Перешла на яблочное, там всего 16°.

Срок пришел — женился Витя. На крашеной блондинке женился, с голубыми глазами, в синих джинсах «Lее».

Срок пришел и облигациям тети Машиным пятидесятого года. Разменяла — там двести рублей. А у нее уже коленкор на саван закуплен, и питание даровое,-, чего ей еще в свои семьдесят. Отложила 50 на похороны, а 150 — бух на конверте на поднос в свадебной столовой, где приглашенных сто гостей, и все важный народ, а столько, как Акимовна, никто в конверт и близко не всунул. Качали тетю Машу, и прежде чем провозгласить единственный тост, который знала, в первый раз назвала она Лилю «ты». После чего подняла рюмку с пятью граммами водки и двадцатью — воды, крикнула-всхлипнула:

— За все за хорошее!

Молодые жили душа в душу, одевали друг-друга в синий цвет да желтый вельвет. Капитана Медведева дочку одели — не наглядишься.

Поутихли скандалы. Тишь не гладь, а поутихли. Одного теперь тетя Маня ждала, хотела «инженерчикова» сына понянчить. Ждала, не глядя, что жарит, что стирает. Запахли мыльным запахом пельмени; няня Маня ждала. Весь двор знал, все понимали.

Под пасху ее разбил паралич. Б больнице в палате на шестерых, тетя Маня лежала молча, глядя слезящимися глазами в белый сырой потолок. На третий день раскрыла правую половину рта и прохрипела: «Надо..надо... инженер..чику... машину куп...ить. Только... не желту...ю». «Маша, — заплакала сидевшая тут Лиля Моисеевна,— у тебя разве есть деньги?». «Есть. Семь...десят тыщ».

Велела ехать смотреть — над изголовьем слева, за «Огоньком». Так это велела, что Семен Михайлович и правда поехал, весь «Огонек» ободрал. А кроме дранки, ничего. «Были. Точ...но. Были». Повернул Марья Акимовна к стене и больше ничего не сказала. На четвертый день перестала чуствовать, как ее обихаживают, на шестой умерла. Хоронили ее Понаровские да Клавка с Шуркой, да батюшка с капитаном. Витя пил с неделю, пока не вернулся к делам, но и потом чувствовал — жить можно, а чего-то не хватает, вроде пальца на руке.

Клавка взяла на память подзорник, а Шурка — открытку, висевшую у покойной на видном месте, и горшок с алоэ. На открытке сфотографирован спутник, а на обороте написано: «Спасибо, мамаша, за заботу. Здоровье у меня в порядке, а Бога я, когда летал, не видел. С уважением, Юрий Гагарин».

Рисунок Н.Панасенко