Василий Еловских - Четверо в дороге

— На пределе держишь. Смотри, опять не сломай.

— Да ну, что ты!..

Он чувствовал некоторую неловкость и отводил глаза.

— Не увеличивай нагрузку. Большой нагрузки он наверняка не выдержит. И сейчас-то едва дышит. Слышишь, как шумит?

— Обычно. Вчера так было и позавчера.

— Все же не увеличивай. Я бы даже сбавил. Смотри, если что — строго взыщем.

— А я чё — нарошно?

— Нарошно не нарошно, а станок надо беречь. Не один ты работаешь на нем. Ремонт в копеечку обходится, учти!

— Ты, Степан Иваныч, что-то придираться начал. Если в отношении Дуни, то понапрасну... Я к ней с полной моей серьезностью.

— Я не думал, что ты, Василка, такой...

— Какой?

— Неужели не понимаешь: о станке один сказ, а о Дуняшке другой.

Чувствовалось, что не убедил его. В конце смены меня вызвал начальник цеха.

— Опять какую-то нотацию читали Тараканову?

— Видимо, он не так вас информировал, Егор Семенович.

— Он ничего не говорил.

Да, ведь возле Тараканова все время терся Мосягин — папиросу попросил, прикуривал, говорил что-то, улыбался. Он!.. Еще и доносчик!

— Я сказал, чтобы он не увеличивал нагрузку, иначе опять шестеренки угробит.

— Что поделаешь, если такие станки. Парадокс: лучший токарь и худший станок. Да станок-то еще ладно бы, шестеренки... А Тараканов создан для рекордов.

— Что рекорды?..

— Осторожность нужна, но нельзя же все время сомневаться и заниматься тянучкой. Поймите же, мы не можем ставить стахановцу барьеры. Везде идет ожесточенная борьба за высокую выработку...

Шахов сердился и, как всегда в таких случаях, говорил каким-то не своим, книжным языком.

— Читайте газеты.

Читал и порою дивился: все помешались на рекордах. Рекорды, рекорды, рекорды! Все во имя рекордов. Конечно, надо говорить и писать о них, но ведь общий успех решают не отдельные люди, а массы — это элементарно.

— Тараканова, видимо, надо перевести на другой станок и на другие детали. Надеюсь, вы согласитесь, что детали у него далеко не самые сложные. Токари подсмеиваются над обдирщиками, называя обдирку обдираловкой, тем самым выражая свое пренебрежение к этому участку работы.

— У обдирщиков своя гордость, — возразил я. — Каждый гордится своим.

— Да! Я поставил Тараканова на обработку шарикоподшипниковых труб и между прочим против его воли... с... единственной целью двинуть вперед это простое и в то же время новое и важное для нас дело. Так надо было. Он как маяк. Ведь на других станках, а Тараканов на многих работал, всегда и шестеренки были целы и все остальное в норме. Если б другие станки!

В ночную смену станок у Тараканова опять остановился.

— Шестеренки? — спросил я. Спросил, помнится, тихо, с трудом — язык у меня будто прирос к небу.

Василий вздохнул:

— Они, окаянные!

— Опять набедокурил. Глядеть надо было.

— Куда глядеть?

— За станком — куда. Уж второй раз такое. И хоть бы хны тебе.

— Я чё — понарошке?

— Если б нарошно, тогда б и разговор был другой.

— Ну, почем я знаю, когда станок может тянуть, а когда не может. Всю ночь ладно шло, а к концу смены вдруг полетело все к дьяволу, понимаешь.

— Наверное, стружку слишком большую взял.

— Да, нет.

— Подачу увеличил. Или обороты...

— Да нет же!

— Ну тогда что-то с резцом.

— Все то же... Все дни так работал. И чё за станки такие хреновые? Не развернешься по-настоящему.

— Надо, парень, все же смотреть.

— Куда?

— Будто не понимаешь. Так, слушай, не пойдет.

— Да откуда я знал, что он сломается? — начал сердиться Тараканов. — Я ж говорю...

— Думай, Васек, думай. Нельзя давать такую нагрузку.

— А где предел этой нагрузки, где пороги, через которые я переступить не могу?! А?! Ну, скажи? Что я первый год токарем? Я с пятнадцати лет за станками и никогда ни одной поломки. Скажи, что не так? Ну, вот! А эти?.. Черт его знает!.. Уйду я. А то стой тут и дрожи. Психом станешь. Мука какая-то, а не работа.

Что я мог ответить? Действительно, никто не знал точно, где эти пороги, не так-то просто определить их. Перед маем сломал станок ученик токаря, совсем маленькую нагрузку давал. Из-за резца получилось, резец не так заточил.

Как тут быть? Станки ломать, ясное дело, нельзя. Станки есть станки, они дорого стоят, и других нам пока не дадут. И опять же, что за работа, если все время опасаешься, остерегаешься, приглядываешься. Дрянь станки. Но если я скажу «дрянь», это будет расхолаживать рабочего. Ему надо сказать: нельзя, береги!

Сейчас я злился уже на себя. «Осторожничаю. Сам себя убеждаю. Токарь не должен бездумно...»

Что же у Тараканова? Я поднял трубу, с которой была наполовину снята черновая стружка.

— Вот и причина, Василка. Смотри! На средине трубы бугор. Дай-ка кронциркуль. Видишь, середина на сколько толще? Вот!.. Надо было снять этот самый бугорок отдельно.

— Еще стружку прогонять?

— А как же!

— Да ты чё, Иваныч?

— А ничего.

— Если я каждый бугорок буду отдельно снимать, какая ж выработка получится? У меня правило — две стружки на деталь.

— Признайся уж, что ты даже не заметил эту неровность.

— Пошто не заметил? Я покудов не слепой.

— И гнал?..

— Гнал. Чё не гнать? Все чин-чином.

— Так мог же сообразить, что станок не выдержит? — Меня начинало злить его упорство. Это все же халатность.

— И не подумал вовсе. Потому как все другие трубы в точности такие были, со всякими бугорками.

— Он же гудел не так...

— Да это тебе казалось, Иваныч.

— Нельзя, Василий, — сказал я уже жестче. — Расчет должен быть, осторожность.

— Знамо. А я разве супротив.

— Продумывать...

— Продумываю. Раньше вот резцы ломались. Фазку особую стал делать, закреплять прочнее. Дюжат, хорошо счас.

— И со станком...

— Говорю, и думать не думал, что он сломается. Не могу я с оглядкой. И сейчас вот от твоего длинного разговору меня прямо-таки мутит. Ты уж не обидься, Иваныч. Я начистоту с тобой.

— Ты должен чувствовать, Василий, где опасность...

— А если я не чувствую?

— Токарь должен чувствовать.

— Да ты чё?! На хрена мне эти чувства? И чувствуют они сомненья и тревогу, — пропел он. — Видал, сколько нащелкал? — Показал на гору обточенных труб. — Есть когда мне тут в чувствах разбираться. Не буду я больше на этой телеге работать. Дайте хороший станок или уйду из цеха.

Нехорошо усмехнулся. Это рассердило меня:

— Знаешь что, за подобные делишки могут и к ответственности...

Я преувеличивал, конечно.

— Меня?! — взвинтился Васька. — Да ты чё мелешь?

— Что за слово такое — «мелешь»? Вы с кем разговариваете, товарищ Тараканов? Я — обер-мастер. И распоряженья мои извольте исполнять в точности.

Подошел начальник цеха, он, как и я, частенько заявлялся на работу до шести утра. Осмотрел станок, сказал: