Вилис Лацис - Семья Зитаров. Том 1

Приближалась ночь. Две шлюпки шли по направлению к югу.

В каждой шлюпке находилось по пятнадцати человек, бочка затхлой пресной воды и несколько ящиков с галетами, в которых от долгого лежания завелись черви. Этот запас должен находиться в каждой спасательной шлюпке и, согласно морским законам, время от времени обновляться. Перед каждым новым рейсом полагается менять питьевую воду, проверять, в каком состоянии шлюпки и исправно ли действуют спускные приспособления. Но так как всякое судно гибнет только один раз и пользоваться спасательными средствами команде судна тоже приходится только однажды, то загруженные повседневной работой моряки зачастую забывают проверить шлюпки и обновить запасы провианта. Галеты лежат годами, вода в бочонках становится затхлой, шлюпки рассыхаются и пропускают воду, и когда, наконец, наступает роковой момент — все оказывается никуда не годным. Штурманы обвиняют во всем капитана, капитан — штурманов, а команда — администрацию. Виновны все и никто.

Судовой плотник, сидевший в одной шлюпке с Волдисом, получил возможность услышать в свой адрес много неприятного, так как в шлюпке была настолько сильная течь, что воду едва успевали вычерпывать. Чтобы как-нибудь задержать течь, плотник нащипал пакли из куска старого каната и законопатил самые большие щели. В этой шлюпке меньше жаловались на испорченный провиант, потому что Волдис захватил несколько ящиков со свежими продуктами из запасов Кампе. Зато возмущение пассажиров второй шлюпки было безграничным, когда вместо воды они обнаружили в бочонке зловонную жидкость, а в ящиках — червивые галеты. Течь в их шлюпке оказалась незначительной, так как шлюпкой пользовались в портах и на рейдах и за ней больше следили.

Чтобы лодки не потеряли друг друга из виду, зажгли фонари и прикрепили их к мачтам. Парусов не поднимали из-за глубокой осадки шлюпок — сильный порыв ветра мог их опрокинуть.

Под вечер у Белдава с Ингусом возник спор из-за курса, которым должны следовать шлюпки. Белдав настаивал на том, что нужно уклоняться еще дальше на запад, так как все суда, узнав о нападении подводных лодок, будут держаться мористее… А Ингус считал, что им не следует слишком сильно уклоняться на запад — никому неохота попадать в Гренландию. Он советовал попробовать добраться до берегов Норвегии. Если шторм не усилится, то они за два дня доберутся до берега, скитаясь же по морю наудачу, они могут неделями не встретить ни одного судна. Белдав очень хорошо понимал преимущества этого плана, но из чистого упрямства не хотел признаться, что юноша сообразительнее его. Поэтому направление осталось прежним.

Люди страдали от холода, особенно дрогли полураздетые кочегары. Они охотно садились на весла, чтобы согреться, но когда их через полчаса сменяли, то негде было укрыться и они сидели совершенно окоченевшие от стужи. Их обдавало ледяными брызгами, и северный ветер непрерывно обжигал лицо, голую грудь и руки.

Джонит бредил, свернувшись в комок у ног товарищей на дне шлюпки. Он уже был не в состоянии грести, не мог сидеть. Один бок его мок в воде, которая набралась в шлюпку в пробоину и от всплесков волн. Наутро, когда обе шлюпки съехались вместе и Волдис отдал часть запаса воды людям второй шлюпки, Ингус уговорил Джонита выпить несколько глотков рома. Но его сразу же вырвало. Джониту постелили брезент и подложили под голову пустой ящик из-под вина.

— Это не жилец, — заявил Белдав. — Да и для него лучше было бы, если… — не договорил он до конца свою страшную мысль.

К вечеру заболел Юхансон и один из матросов. Все продрогли, и даже самым выносливым не хотелось подымать тяжелые дубовые весла. Усталые, безразличные ко всему, сидели они, засыпая с веслами в руках. Утомление, посиневшие от холода небритые лица придавали им зверский вид. Это были страшные призраки в пустынных просторах северных вод. Только два человека — Волдис Гандрис и боцман Зирнис — и в испытаниях оставались неизменными. Казалось, боцману было безразлично, что его ждет. Такой же спокойный, флегматичный, как на пароходе, он теперь сидел у руля, время от времени сменяя Волдиса. Его как будто не трогали ни стоны и проклятия товарищей, ни безнадежное положение и физические страдания. Чтобы согреться, он изредка похлопывал себя по бокам окоченевшими руками или набивал трубку и посасывал ее с таким же безмятежным видом, с каким делал это в теплой каюте после сытного обеда.

Волдис развлекал товарищей рассказами о веселых случаях из своей жизни, о шалостях в мореходном училище и приключениях в портах. Порою ему даже удавалось вызвать улыбку на их лицах. Он демонстрировал свое прежнее искусство — подражал кошачьим концертам — и описывал, как он когда-то пугал этим суеверных кумушек. Матрос Клюквин заснул на веслах, Волдис наклонился к его уху и громко прокукарекал. Клюквин открыл глаза, Волдис весело пожелал ему доброго утра. Все расхохотались.

Когда все средства были исчерпаны и ничто уже не помогало, Волдис начинал фантазировать и рисовал людям заманчивые картины их возвращения в Англию: их примут замечательно, накормят и уложат спать; журналисты, поговорив с ними, опишут в газетах их приключение. Они остановятся в бордингхаузе за счет пароходства, получат деньги за погибшие вещи и станут жить припеваючи.

Был ли он в действительности настолько беспечен — это вопрос, но если у него хватало силы поддерживать бодрость духа, то, вероятно, запасы жизнерадостности в нем еще не иссякли.

Во второй шлюпке люди разучились улыбаться. Угрюмые, точно злейшие враги, сидели они вплотную друг к другу. Измученные до предела, они сделались нечувствительными к мучениям других. Стоны больных, бред страдающих галлюцинациями, истерический плач и мольбы о том, чтобы их пристрелили, никого больше не трогали. С еле заметными признаками жизни лежал на дне шлюпки старый Юхансон. Больной матрос умер к утру третьего дня, и его без обычной церемонии опустили в море.

Белдав, закутавшись в плотное пальто, не спускал глаз с Джонита и время от времени бормотал:

— Это не жилец… это не жилец…

В его мозгу засела мысль, что Джонит уже мертв и только кажется, что он еще чуть жив. Он лежит на дне лодки, как покойник, не двигаясь; грудь его не подымается, а если рот еще изредка кривится в гримасе, то это скорее похоже на посмертную конвульсию, чем на проявление жизни.

В продолжение всего третьего дня Белдава мучило сознание, что в шлюпке находится мертвец и его нужно выбросить за борт, но у него не хватало решимости сказать об этом остальным. Так прошла еще одна ночь. Под утро Белдав сменил Ингуса у руля. В седой предрассветный час, когда второй штурман задремал, Белдав склонился к Джониту и ощупал его лицо. Он не разобрал, чувствуется ли в нем живое тепло или оно застыло, но ему хотелось, чтобы оно было мертвым и застывшим, и поэтому он так и подумал.