Вилис Лацис - Семья Зитаров. Том 2

— Вы что-то сказали? — спросил он, прищурив глаза, потому что заходящее солнце светило прямо в лицо.

— Да, я… Но это ведь ты, Ингус Зитар, не правда ли? — торопливо переспросила Лилия.

— Совершенно верно, — ответил он и остановился.

— Разве ты меня больше не узнаешь? — спросила Лилия и подошла к нему, нерешительно беря его за руку. — Ну, а сейчас ты видишь меня, не правда ли?

Теперь покраснел Ингус. Его рука скользнула по пиджаку кверху, словно намереваясь поднять воротник; полосатая сорочка была нестирана и воротничок совсем смят.

— Come! [32]— крикнул один матрос, махнув Ингусу рукой. Они направлялись в кабачок. — Let us go! [33]

— Wait a bit, — сказал Ингус. — I shall come later. [34]

Моряки пошептались, засмеялись и пошли дальше.

— Тебе нужно куда-то спешить? — спросила Лилия, и неизвестно почему к горлу ее подступил комок.

— Я им обещал сыграть, вот и все, — ответил Ингус. — Но они еще не платили, так что я могу и не ходить.

Спазмы еще сильнее сжимали горло Лилии; она с трудом удерживала рыдания.

— Где бы мы могли посидеть? — спросила она. — Я думаю, нам о многом надо поговорить. Хорошо бы найти такое место, где меньше народу.

— Здесь на берегу нельзя. И потом мне надо снести гармонь.

— Гармонь можно оставить на пароходике, у меня там есть знакомые… — сказала Лилия. — Потом возьмешь.

— Мне не хочется им показываться.

— Я снесу.

Они перешли через рельсы на набережную, и, пока Лилия относила гармонь пароходному эконому, Ингус ждал ее у конторы.

— Мы можем посидеть в будке ожидания, — заметил Ингус, когда Лилия вернулась. — В теплую погоду публика туда не заходит.

— Ты лучше знаешь, — согласилась Лилия.

Будка действительно была свободна, и все время, пока Ингус и Лилия разговаривали, никто их не беспокоил. Это было хорошо, потому что разговор их был совсем необычный.

— Я получила твое письмо, — сказала Лилия. — То, что ты послал с мальчиком.

— Я помню, Лилия. Тогда тебе должно быть все ясно.

— Да, Ингус. Но теперь я знаю, что ты немного лгал.

— В каком смысле?

— Ты писал, что твои глаза больше никуда не годятся. Как же ты мог написать письмо?

— По привычке, Лилия. Попробуй когда-нибудь писать с закрытыми глазами, и ты увидишь, что кое-что получается.

— Давеча я видела, что, когда тот матрос махнул тебе рукой, ты заметил это и ответил ему.

— Сколько-то я еще вижу. Но на море уже не гожусь. Если мне приходится продолжительное время смотреть пристально, я скоро слепну и не вижу ничего, кроме чешуйчатого тумана.

— Тебе не стало хуже с тех пор, как ты приехал?

— Нет, Лилия, но и лучше не стало.

— Расскажи мне, как это с тобой произошло.

Ингус рассказал. Они долго молчали. Полные воспоминаний о прежней близости, они не осмеливались прикоснуться друг к другу, ибо каждое прикосновение было бы вопросом, а они еще сами не знали ответа. Человек, потерявший всякую надежду, обретает покой в том, что примиряется с потерянным. Он знает, с каким трудом приобретен этот покой, и поэтому не желает терять его ради новых, робких надежд. Повторяющиеся страдания уже не так остры, но они гораздо мучительнее, ибо человек заранее может предусмотреть все фазы их.

— Где ты сейчас живешь? — спросила наконец Лилия.

— Везде и нигде, — впервые улыбнулся Ингус. — У меня нет жилья, и я без него отлично обхожусь. Ведь в порту всегда стоит какое-нибудь судно. Только зимой, когда закроется навигация, мне придется думать о крове. Прошлой зимой я устроился музыкантом в какой-то корчме. Весною мы расстались друзьями, так что на будущую зиму у меня есть возможность вернуться на прежнее место.

— Ты доволен этой жизнью?

— Милая Лилия, покажи мне хоть одного человека, который был бы доволен тем, что у него есть. А если бы даже такое чудо нашлось, я не позавидовал бы ему, потому что у этого человека что-нибудь не в порядке. Как бы мне ни жилось, я все же знаю, что другие ненамного счастливее меня. Ну вот, например, ты удовлетворена своей жизнью?

— Нет, Ингус, мне многого недостает.

— И, ручаюсь головой, ты переносишь это гораздо тяжелее, чем я. Мое положение приучило меня к скромности. Твои желания неизмеримо больше моих, и их гораздо труднее выполнить. Собачке достаточно кости, чтобы она почувствовала себя счастливой, а какие богатства могут осчастливить сильных мира сего?

— Может быть, у них совсем нет желаний.

— Тогда они беднейшие из беднейших. Желать — значит жить. Кто ничего не желает, тот больше не живет.

— Ты желаешь играть в корчме и жить нищенским подаянием?

— Нет, Лилия, но это вытекает из какого-то другого желания — из желания жить. Играть и попрошайничать — это только средство к тому, чтобы выжить и существовать. Вот почему это дело мне нравится.

— А если б ты мог обеспечить свое существование по-другому и тебе не пришлось бы больше веселить чужих людей — ты и тогда захотел бы заниматься этим?

— И тогда, Лилия. Разве могу я прожить всю жизнь, ничего не делая, не принося хоть какой-то пользы? Человек должен приносить пользу каждую минуту, если не в большом, то хоть в малом деле. Иначе его жизнь бессмысленна.

— В этом я с тобой согласна, — сказала Лилия. Рука ее нечаянно нашла руку Ингуса и сжала ее. — Но если возможны большие дела, то мелкие можно оставить. Ты с этим согласен?

— Ко мне это не относится. Я уже не однажды все продумал.

— Абсолютно все, Ингус?

— Да, Лилия.

— Не только то, что есть, но и то, что было и опять могло бы быть?

— И это.

— Есть вопросы, которые человек не имеет права решать один. Бывает, что нужно выслушать мнение других.

— Я не знаю, что ты имеешь в виду.

— Если бы ты смог быть откровенным, ты бы узнал это.

— Попытаюсь, Лилия.

О, как это было трудно — женщине говорить о вопросах, в которых инициатива обычно принадлежит мужчине! Эта активность признавалась за мужчиной потому, что это преимущество сильнейшего партнера. Если б Ингус из-за болезни не стал слабым и неполноценным, Лилия никогда не взялась бы за эту миссию. Но сейчас она была сильнее. И ее превосходство не только позволяло, но даже обязывало взять на себя роль, которая в иных условиях принадлежала бы ее другу.

— Ты когда-то любил меня? — начала Лилия.

— Да.

— А теперь?

— Что было дозволено тогда, того нельзя теперь.

— Почему?

— Потому что возлюбленные должны быть достойны друг друга.

— Разве я больше не достойна тебя?

— Ты достойна, но я не равноценен тебе.

— А если я думаю иначе?

— Ты не можешь так думать. Простейшая логика противоречит этому.

— И все-таки это так. Ингус, будь откровенным и скажи, стал бы ты меня разыскивать, если б вернулся таким, каким ушел?

Ингус вздохнул.