Иосиф Ликстанов - Безымянная слава

— Почему не был вчера на рабкоровском собрании? — с места в карьер спросил у своего подопечного Одуванчик. — Ты же читал объявление в «Маяке». Ждешь особого приглашения с поклоном?

— Некогда мне на ваших собраниях… — ответил Мишук своим глубоким голосом, не изменив сурового выражения лица. — Клепальные молотки ремонтировали.

— Та-ак!.. А заметку об учениках механического цеха написал?

— Что о них писать?

— Что учеников не учат. Кажется, ясно.

— На чем учить, когда и рабочим делать нечего… На барабане их учить, что ли?

— А заметку о мастере Почуйко сделал?

— Насчет чего?

— Что он грубиян, ругатель. Будто сам не знаешь.

— Старик он… Ну, ругается. Лодырей ругает. Так и надо, чтобы раскуривали меньше. Их не ругай, так всю мировую революцию прокурят.

— Фу-у! — выдохнул Одуванчик, беспомощно глядя на Степана. — Видишь? Так он всегда, у него обо всем свое мнение.

— А что, твое мнение лучше? — впервые улыбнулся Тихомиров, — Морочишь чужую голову своей чепухой, а мне надо еще список составить на топливо. Поважнее дело.

— Смотри, Мишук! — вышел из себя Одуванчик. — Не хочешь ничего делать для «Маяка», так скажи прямо Борису Ефимовичу. Почему я должен бегать за тобой, как за барышней? Будешь рабкорить или нет? Ты же выбранный рабочий корреспондент, надо же, в конце концов, иметь совесть!

Мишук не ответил, только ниже наклонил голову и омрачился окончательно: вероятно, слова Одуванчика о совести и неподдельное отчаяние, прозвучавшее в его голосе, все же произвели на Мишука впечатление.

— Ну? — упрямо допытывался Одуванчик. — Я спрашиваю: ну?

Мишук молчал.

— Постой, Перегудов… — Степан взял дело в свои руки. — Тихомиров, вы читали в «Маяке» заметку о вагонах для слободской трамвайной линии? Как по-вашему, это стоящее дело?

Мишук взглянул на Степана, кивнул головой и внимательно выслушал рассказ о соединительной ветке. Степан решительно закончил:

— Нужна крепкая рабкоровская заметка о том, что ветку можно быстро отремонтировать. Напишете заметку вы. Вероятно, даст заметку и рабкор Харченко о том, что он проведет вагоны по ветке. К завтрашнему сделаете?

Мишук собрал топливные квитанции и сунул их в нагрудный карман блузы.

— Сначала ветку посмотреть надо, — сказал он. — Сегодня посмотрю и… в редакцию приду… А вы здорово Пеклевину дали! Братва на заводе с вами вполне солидарна.

К удивлению и зависти Одуванчика, Мишук проводил Степана до заводских ворот — да, проводил его, а не Одуванчика, которого будто не замечал.

— Ну, что ты скажешь об этой чугунной тумбе? — спросил Одуванчик у Степана, когда они шли к трамвайной остановке.

— Кто он такой, откуда?

Одуванчик рассказал Степану все, что знал о Мишуке.

Он волжанин, из бурлацкого поселка. Прошел все фронты гражданской войны, отштурмовал Перекоп, демобилизовался в Черноморске, поступил на «Красный судостроитель» учеником клепальщика и взялся за журналистику. Да, за журналистику — создал газету «Колотушка» Сам был и редактором, и единственным автором-фельетонистом, и экспедитором этой устной предшественницы стенных газет. Мишук подхватывал заводскую злобу дня, шел туда, где в свободную минуту толкуют о всякой всячине рабочие — в дежурку, в теплушку, в столовку, — и читал своим гремящим голосом «Колотушку», неизменно составленную в форме раешника: «Колотушка» начинается — бюрократы разбегаются. Не по вкусу им мои пролетарские стихи… Вы послушайте, ребята, про волынку бюрократов…» Попадало от «Колотушки» всем — хозяйственникам, профработникам, кооператорам, напудренным барышням из заводской конторы, зажигалочникам, которые на заводе и из заводского материала в рабочее время мастерили зажигалки на продажу, самогонщикам и потребителям самогона. Успех был шумный… Наумов услышал тихомировскую «Колотушку» на заводской профсоюзной конференции. Эта же конференция избрала Тихомирова рабочим корреспондентом «Маяка». И тут выяснилось, что Мишук умеет нацарапать лишь половину своей фамилии, не больше. Пришлось редактору и фельетонисту «Колотушки» записаться в школу ликбеза. Впрочем, грамотой он овладел на редкость быстро.

— Наумов уверен, что Мишук будущий газетный гений. Но почему я должен из-за этого гения портить себе кровь? Ты видел, как мне приходится выколачивать из него заметки? Своими боками, вот как… И от него всегда ждешь какой-нибудь немыслимой выходки. Недавно на собрании рабкоров он заявил: «Бросай, братва, псевдонимы! На Перекопе мы врангелевскую сволочь били под своей рабоче-крестьянской фамилией, и бюрократов бей без псевдонимов». Мы в «Маяке» как-то дали список рабкоров, которые должны явиться в бухгалтерию «Маяка» за гонораром. Ты бы слышал, какой скандал устроил Мишук Пальмину: «На газете написано «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!», а я, значит, под этим лозунгом свой карман набиваю? Напечатайте опровержение, что я в газету пишу честно». И не взял гонорар… А сам даже квартиры не имеет, живет на мысе под рыбацкими яликами. Словом, загибщик.

— Интересный парень, — сказал Степан.

— Ловлю на слове. Возись ты сам с этим интересным парнем!

В тот же вечер Мишук устроил одну из своих выходок.

Когда Степан прибежал в редакцию со спешной информацией, он увидел рабкоров Тихомирова и Харченко; они шептались в уголке с Одуванчиком.

— Нет, послушай, Степка, что затеял Мишук! Это что-то, что-то… — И Одуванчик испуганно затряс головой.

— Страшно тебе, так не мешай, интеллигент! — отрепал Тихомиров. — Давай сюда, Киреев! Будем революцию делать.

То, что услышал Степан от рабкоров, было настолько заманчиво и опасно, что он забыл о своей заметке для рубрики «В последний час» и очертя голову решил:

— Садись, рабкория, писать! Я звоню Пеклевину. Надо все сделать официально.

Одолжив у Гаркуши его ошеломляющей махорки, которую редакция пышно именовала «махорец сорт капораль ибо кнастер», Харченко взял лист бумаги, вспотел от напряжения мысли и сел писать; то же сделал и Мишук. Репортеры тем временем забрались в кабинет редактора и позвонили Пеклевину на дом. Переговоры вел Степан, и они были не из приятных. Приблизив ухо к трубке, Одуванчик тоже слышал каждое слово Пеклевина.

— Нет, ничего не выйдет! — раздраженно ответил заведующий горкомхозом на вопрос Степана, нельзя ли уложить ремонт ветки в два-три дня. — Даже поверхностный ремонт потребует две-три недели, а то и месяц…

— Немыслимо долго! А за три дня можно?

— Ну, знаете, некогда мне шутки шутить. Я не газетчик.

— Не думайте, что газетчики шутят. Газета — вещь серьезная. Вы как коммунар должны это знать, — в ответ сгрубил Степан. — Знаете, что может случиться? Может случиться так, что сама общественность приведет ветку в порядок за несколько дней. Я вас честно предупреждаю.