Александра Анисимова - Такая была работа

Телефонный звонок раздался за полчаса до конца рабочего дня. Василий Иванович устало снял трубку, и сразу добрая улыбка тронула губы. С другого конца Москвы звонил его старый приятель Борис.

— Зазнаёшься?! Нехорошо!… — перекрывая телефонные помехи, громко кричал Борис. — Давай-ка приезжай вечером. Да ничего особенного. Просто захотелось увидеться — и всё. Приглашаем и Нину, конечно. Больше никого не будет — вы и мы…

И Василий Иванович поехал. Правда, без особого настроя. И наверное, поэтому злился и на медленно ползущий по бульварному кольцу троллейбус, и на пассажиров, которых почему-то именно в этом, «его», троллейбусе было очень много. Лишь когда выехали на широкий Комсомольский проспект, пришло к Василию Ивановичу чувство умиротворенности. Он даже стал потихоньку ругать себя: «Всегда вот так: сопротивляюсь, отказываюсь от встреч, сижу, как бирюк, дома…»

Ему не хотелось копаться в себе. Он знал, что каждая встреча с бывшими фронтовыми друзьями будила в нём воспоминания, которые он так тщательно, так долго хранил, не желая никого посвящать в один короткий период своей военной жизни. Собственно, никаких таких особых событий в ту пору не произошло. То была самая банальная ситуация военного времени: встретились двое, полюбили друг друга, но служба тут же разлучила их. Сколько подобных встреч случалось в годы войны — так и горевать о них всю жизнь, что ли?… И всё же в том, что произошло с ним, была какая-то уж очень явная жизненная несправедливость! Самое обидное заключалось в том, что вроде бы бесследно исчез человек… Вроде бы и не жил вовсе… Ну как же так?! А теперь и вовсе надеяться не на что: столько лет минуло!…

Он заставил себя думать о другом. О том, что вот сейчас снова увидит Борьку (даже странно слышать, когда его называют Борисом Николаевичем) и его жену Анюту.

Они знакомы с сорок четвертого. С того момента, когда его, двадцатитрехлетнего капитана, из полковой разведки перевели в разведотдел штаба фронта. Борис тогда был инструктором по радиоделу, Анюта — радисткой, разведчицей.

Анюта хорошо владела немецким языком — имела от природы к языкам способности, да и окончила специальные курсы. Но её задача заключалась в том, чтобы эти знания никак не проявлять. Ей предстояло легализоваться в одном из польских городов, открыть там пошивочное ателье и наладить контакт с работниками немецкого штаба, расквартированного в этом городе.

Так сухо было изложено это задание в её личном деле. Но Борис живо представлял, какие могут быть «повороты» и при легализации, и при «налаживании контактов» с гитлеровцами…

А когда пришла от неё самая важная, самая необходимая радиограмма, то и Борис, и начальник разведотдела, и сам командующий фронтом были ошеломлены: Анюта сообщила дату и час предполагаемого наступления немецкой армии!

Хоть и ждали такого сообщения — за ним, собственно, и посылали разведчицу, — всё же боялись верить в удачу. Однако вскоре и войсковая разведка подтвердила эти данные…

В те дни Борис, который уже готовил к вылету на задание радиста из его, Василия Ивановича, группы, ходил необычно хмурый и сосредоточенный. Понимал: если Анюте удалось добыть такие важные сведения, какой же постоянной опасности подвергается она там, в глубоком тылу врага! И, чувствуя на себе внимательный взгляд Василия, с которым уже успел подружиться крепко, проговорился однажды, ничего, впрочем, не объясняя:

— Лучше бы я сам десять раз слетал вместо неё…

А месяца через полтора Борис снова провожал Анюту на задание в ещё более суровые условия — ещё дальше на запад, и снова долго стоял на притихшем полевом аэродроме, глядя вслед улетевшему «Дугласу».

И о том, что рано поседел от постоянной тревоги за неё, от постоянного ожидания её радиограмм, которые он принимал (выхватывал из рук дежурного оператора!) в Центре, что предлагает ей руку и сердце — он сказал Анюте лишь по её возвращении с последнего задания, за неделю до желанного Дня Победы…

— Третья Фрунзенская, — объявил водитель.

Василий Иванович быстро встал и вышел из троллейбуса. В большом девятиэтажном доме на лифте поднялся на седьмой этаж, позвонил и, услышав из-за двери по-прежнему звонкий Анютин голос, почувствовал, как горячей волной нахлынуло на него: и тот далекий сорок четвертый год, и Победа, и свадьба Анюты и Бориса, на которую ему чудом удалось попасть…

В тесной прихожей, раздеваясь, с трудом вырываясь из цепких объятий Бориса Николаевича, подумал: «Всего и нужно-то три-четыре часа в месяц выгадать. А мы встречаемся — раз в год по обещанию. Да и в год-то не каждый…»

Супруги уже засыпали его вопросами:

— Почему один? Как Нина? Как ребятишки?

— Ребятишки? — переспросил он, улыбаясь. — Ничего себе — ребятишки! Володька уже на третьем курсе института, Славка — в техникуме. Нина… ничего, здорова. Никак не смогла сегодня к вам выбраться — у неё скопилась целая кипа тетрадей на проверку…

Толкаясь в узком коридорчике, они втроем прошли в комнату, Анюта тут же убежала на кухню.

— Садись. — Борис Николаевич указал рукой на софу, сел сам, притянув к себе Василия Ивановича за плечи, приблизил очень смуглое лицо, в морщинах, с уже начинающими выцветать темно-карими глазами, спросил доверительно: — Как жизнь?

Та боль, что носил в себе все послевоенные годы, что таил от всех Василий Иванович, вдруг заныла в глубине сердца. Подумал: «Знает?…» Усилием воли заставил себя отогнать воспоминания. («Нет, не может знать!»)

— Нормально. Живем, трудимся.

— Дома благополучно? — продолжал расспрашивать Борис Николаевич.

— Мир и покой. Но хватит обо мне. Как вы?

— А что мы? Как видишь… — Борис Николаевич развел руками.

Василий Иванович обвел глазами комнату, в которой был два года назад, заметив, что на полу появился новый ковер. Блестели гладкой полировкой сервант и книжная стенка. На столе, покрытом белой накрахмаленной скатертью, стояли хрустальные рюмки, фужеры.

— Телевизор работает? — спросил, указывая на «Рубин» последнего выпуска. — А мои парни вечно экспериментируют: то над антенной, то над переключателями…

— Не озорные ребята?

— Да нет. Живем дружно.

— Как на работе?

— Вроде бы всё в порядке. Скоро в командировку поеду: мой проект утвердили, будем внедрять установку.

Анюта в светло-сером («под цвет глаз», — отметил про себя Василий Иванович) переднике вошла в комнату. На ходу поправляя прическу, сказала:

— У меня всё готово. Октябрина должна прийти минут через десять. Пока давайте накрывать стол.