Николай Чевельча - Рядом с молниями

Перед глазами вновь проходят ликующие толпы. Никто не сдерживает своих чувств, кто-то плачет, другие смеются, обнимают совсем незнакомых людей, танцуют, качают на руках фронтовиков...

Он посмотрел на часы: пора.

Смирнов стоял у входа в гостиницу, где они условились встретиться с полковником Климовым. Никого не было. Он постоял несколько минут и уже намеревался войти в вестибюль гостиницы, но тут его окликнули. Повернувшись, Михаил Иванович увидел офицера с погонами полковника. Он был выше среднего роста, широкоплечий, стройный.

— Вы Смирнов? Михаил Иванович?

— Точно, а вы...

— Да, я командир части полковник Климов, — и он протянул руку. — Вы готовы к отъезду?

— Здравствуйте, Владимир Александрович. Да, я готов ехать.

Через два часа самолет поднялся в воздух и лег на свой курс. Климов, удобно откинувшись в кресле, сосредоточенно смотрел на землю, молчал. И Смирнов не решился нарушить это молчание.

Он незаметно наблюдал за командиром. Ему нравился Климов своей собранностью, немногословием, уверенностью, с которой произносил слова, смотрел и двигался. Смирнову казалось, что командир знает все тайны профессии военного и не простого, а ракетчика, что у него уже обдуманы планы формирования и боевого становления части. «Друзей у него мало, — вспомнил он слова генерал-полковника Ефимова, заместителя начальника Главного политуправления, — нелюдим, деловит и до щепетильности принципиален. Любит и отстаивает правду. Офицеров и солдат не жалеет, а бережет, учит, воспитывает... Ну что говорить, сам увидишь».

Озадачил его тогда Павел Иванович, ой, как озадачил!

— Не боишься своей молодости? — спросил он. — Вид-то у тебя совсем как у юноши. Годков ты себе не прибавил? А ну, отвечай? — спрашивал-то вроде бы полушутя...

— Да что вы, товарищ генерал, какой же я молодой, — смутился Михаил Иванович. — Уже тридцать пять. Вы-то в это время на каком посту были!

— Мы — это мы. Время было другое, да и армия оснащена была не так. Не было ракет и ядерного оружия. Ракетные войска только создаются. Опыта партийно-политической работы еще нет. Накапливай его по крупицам, ищи все новое, специфическое для этих войск, но не забывай, что основа — работа с людьми. Особенность — эти войска будут войсками постоянной боевой готовности. На все случаи жизни никто не даст тебе инструкции и надежные рецепты. Совет один: не торопись, больше думай, советуйся с людьми, верь им. В ракетные войска сейчас направляются лучшие командиры и политработники, много инженеров и техников. Народ грамотный, культурный. Надо их собрать в единый боевой коллектив.

Ощущение неизвестности и неуверенности все больше нарастало. «А может, отказаться?» — подумал тогда Михаил Иванович.

И словно почувствовав его состояние, Ефимов сказал:

— Трудно тебе будет, Михаил Иванович, трудно. Все начинаем вновь, на голых местах. Сам понимаешь, ракетный комплекс в Москве не поставишь. Его нужно укрыть подальше от посторонних глаз, а где — и сам еще не знаю. Войска станут там, где им прикажут. Но ты не огорчайся. Мы не оставим тебя одного. Это наша первая часть... Климова-то видел?

— Нет, не приходилось. В ЦК говорили, что очень сильный, работал долгое время на ракетном полигоне.

— Да, это так, Михаил Иванович. Но я сейчас вот о чем: у полковника Климова большое горе. Два года назад в авиационной катастрофе погибла его семья: жена и сын двенадцати лет.

— Какое несчастье!.. — вырвалось у Смирнова.

— Это наложило свою печать на характер Климова. Будь к нему повнимательнее. В обстановке, где вам придется работать, это очень важно.

Смирнов понял, что беседа окончена. Он встал, собираясь уйти, но Павел Иванович взял его за руку и тихо спросил:

— Семью берешь сразу или потом вызовешь?

— Сегодня посоветуемся, — ответил Смирнов, — вы же знаете: она всегда со мной.

— Очень правильно, Михаил Иванович. Рад за тебя. И пожалуйста, помягче с командиром.

«Пожалуйста, помягче»... Смирнов взглянул на Климова. Командир сидит все в той же позе. Он был строг и спокоен. Но, видно, почувствовал пристальный взгляд Смирнова, повернулся, и едва заметная улыбка появилась на его лице.

— Я рад, что мы едем вместе в одну часть, — проговорил он. — Будем начинать работать в одинаковых условиях, и командиру и начальнику политотдела не на кого будет кивать: кто-то стар, а кто-то молод, кто-то опытен, а я, мол, новичок... И еще доволен, что начальник политотдела молодой. Не потому, что умудренные возрастом порою лишены чувства нового и стремятся не отступить от давно сложившихся канонов. Есть и старые политработники, у которых творчества и инициативы на добрый десяток молодых хватит. Дело в том, что практически все начинаем с нуля. Если бы это был фронт, то никто не говорил бы и не роптал. А сейчас мирное время. Люди, в том числе и военные, уже привыкли к домашнему теплу, определенному ритму работы, службы. А что ожидает нас? Формирование, строительство, становление, боевое дежурство — все это потребует не только знаний, но и физической выносливости. Вот здесь-то молодость и скажет свое.

Климов замолчал и снова загляделся было в окно, но вдруг резко повернулся к Смирнову и с волнением спросил:

— Как вы полагаете, Михаил Иванович, справимся? Задача-то уж очень сложная. Главное — время, а его у нас мало.

Смирнов посмотрел на Климова и ловил себя на мысли: «Не сомнения тебя, командир, терзают, не сомнения. Просто не хочешь ты, командир, показать в открытую свою озабоченность».

Вслух же ответил:

— Обязательно справимся, обязаны справиться. Как во всяком большом деле, нам всем сейчас важна предельная ясность цели и уверенность в конечном результате, понимание того, что дело твое необходимо людям... Никто — ни командир, ни солдат — не должен работать вслепую, это, я полагаю, главное на первом этапе.

В словах начальника политотдела вовсе не было парадности, ложного пафоса. Климов с удовлетворением отметил это про себя. Гул моторов мешал разговаривать, оба снова откинулись в креслах. Смирнов посмотрел в иллюминатор на необозримые леса, проплывавшие внизу, вспомнил о книге, которую в последнюю минуту положила в портфель жена Галина. Это был недавно переведенный у нас роман американского писателя Гилберта «Камни его родины», рассказывающий о людях сугубо мирной профессии — архитекторах, чья единственная цель на земле — созидать, совершенствовать и украшать быт человеческий.

Смирнов знал об Америке и американцах и много и мало. Развязанная США «холодная война» не могла вызывать к янки ничего, кроме неприязни. Он знал о романтических жителях Нового Света по книгам Фенимора Купера, О. Генри, Джека Лондона, Теодора Драйзера, Марка Твена. Их произведения он читал когда-то взахлеб, подражал героям, учась у них мужеству и благородству, непримиримости к злу и бесчеловечности. Но то были совсем иные американцы, из прежних времен, ничем не похожие на современных — нахальных, равнодушных к другим народам, способных не то что разметать чужие города, но сжечь всю планету в ядерном огне. Зная о действиях американского правительства, трудно иначе представить себе нынешних потомков Тома Сойера и Гека Финна... «Тесно им там, что ли, у себя, за океаном?» — мысленно возмущался Смирнов, перекидывая мостки между старым и новым, между книгой и жизнью. Он, коммунист, человек образованный и культурный, разумеется, понимал, что есть Америка небоскребов и есть одноэтажная, что стричь всех, кто живет в ней, под одну гребенку нелепо. Но он видел войну, прошагал в ее пламени от Сталинграда до Берлина и как фронтовик жил и сегодня отстоявшимся личным опытом и неохотно делил недругов на «хороших» и «плохих» — те и другие могут одинаково метко стрелять, когда придется. Война в Корее, на которую ему довелось взглянуть собственными глазами, еще раз убедила в этом. На берегах Нактонгана творилось вообще что-то невероятное. Рядовые солдаты, и черные, и белые, которые никогда не были миллионерами, потонули в садизме и бесчеловечности. Казалось, они выхвалялись друг перед другом варварством и дикостью, изощренным вандализмом в отношении не только к пленным, но и к ни в чем не повинному населению: состязались в пытках, расстрелах, поджогах, с каннибальскими улыбками позировали перед объективами фотоаппаратов и кинокамер. Зачем? Для чего? Ни Смирнов, ни его товарищи не могли найти вразумительного ответа. Только потом, когда он ближе узнал солдат-янки, понял, что жестокостью они утоляли свой животный страх. Книга и жизнь — как далеки они друг от друга. И хотелось бы поверить ей, да нельзя... Иллюзии иллюзиями, а жизнь жизнью, война научила его лучше понимать и ценить ее.