Николай Богданов - Когда я был вожатым

Увидев, как я потрясен, Павлик довольно расхохотался.

— Вот, брат, учись. Я у нее учусь, а вашему брату, среднему вожатому…

— Нет, нам такого не достичь… Ну ведь она же вообще совершенство.

— София, — многозначительно сказал Павлик, — означает мудрость.

— Когда же она вывозит свой отряд?

— Как только все подготовит, организует, чтобы все как следует.

— Что-то долго она. Мои ребята уже купаются, а ее показательные все еще городскую пыль глотают…

— Купаются? — насторожился Павлик. — А вопрос непотопляемости у тебя как? У Вольновой все это продумано, предусмотрено, и в плане на этом месте ноль целых! Ну так вот, давай твой план. Чего стесняешься? Написал коряво? Понимаю, после такого тебе со своим и показаться неловко. Ну уж ладно, развертывай.

— Сейчас разверну… В основе нашего плана лежит: первое

— физическая закалка, оздоровление ребят путем пребывания на свежем воздухе, второе

— политическая зарядка путем изучения политграмоты на местной действительности и бесед у костра, третье

— трудовая закалка путем работы в совхозе и…

— Постой, постой, что это ты заладил?

— Так это я развертываю план, только устно.

Павлик вначале рассердился:

— Да как же я его зафиксирую, подошью к делу?

Потом расхохотался до слез.

— Ну ладно, давай уж помогу, раз не способен. Садись говори все, что надо, напишем.

Сели мы рядком за стол и начали составлять. Я рассказывал, что мы задумали, а он писал. Но работа осложнялась. Иные пункты нашего плана заставляли его вскакивать и бросать перо.

— Совещание садолазов? Это еще что такое вы задумали, учить пионеров, как лучше в сады лазить?!

— Нет, как раз о том, что лучше и интересней в сады не лазить. По предложению директора совхоза решили собраться с местными мальчишками, отчаянными садолазами, и обсудить этот вопрос.

— Так, ну ладно. А это вот что значит: одно звено

— дежурство в лагере, второе

— трудфронт, а третье

— ведет «разведку жизни». Я не ослышался, ты так сказал?

Как это понять?

— Я сказал, что это относится к политико-воспитательной работе. Мы таким способом знакомим ребят с политикой партии в деревне. Разведываем, как выглядит в натуре живой кулак. Как живет батрак. Что такое артель.

Что такое совхоз. И так далее. А чтоб было увлекательней, называем все это разведкой жизни.

Павлику это понравилось.

— Вот этого у Вольновой нет, — сказал он, — зато у нее есть такие мероприятия, что закачаешься: встреча с иностранными делегациями, встреча с редакцией «Пионера», военизированная игра!

Составив план работы нашего отряда, Павлик подобрел и пообещал посетить наш лагерь и помочь, если что нужно. Дело оставалось за небольшим получить с Кожевникова три червонца и вернуться в лагерь со всем, что удалось собрать ребятам у родителей, прихватив корзинку хлебных обрезков из булочной.

По одному виду Кожевникова

— такой он был небритый и грустный

— я понял, что денег у него нет.

— Но скоро будут. Моя книжка о беспризорниках вот-вот появится. Печатается в типографии. И как только появится, мы разбогатеем… А пока что надо бы у кого-нибудь взять взаймы. Маленькая, но семья…

Мой рассказ о самодеятельном пионерском лагере он выслушал с интересом и поддержал. Ведь это же замечательно

— таким способом можно вывезти на природу тысячи городских ребятишек, детей бедноты. Сколько их слоняется по пыльным улицам! Предоставленные самим себе, они попадают под влияние беспризорников, воришек, настоящих уголовников…

Алеша принял к сердцу мое трудное положение, и мы вместе стали думать, где бы достать хоть немного средств. Совсем без денег все же невозможно.

— Идея! — воскликнул он. — Есть способ легко и просто заработать большие деньги. Для этого твоим мальчишкам и девчонкам надо стать на лето офенями!

Офеня! Я вспомнил, какую радость доставлял нам в детстве приход мальчишки

— разносчика дешевых книжек и лубочных картинок с волшебным коробом за спиной. И его улыбающееся лицо, и его загадочное и ласковое не то прозвище, не то имя запомнилось на всю жизнь.

— Если раньше офени-коробейники делали доброе дело, распространяя по деревням сытинские народные издания, почему бы твоим пионерам не перенять эту благую миссию? Я вам помогу и книжки с картинками достать.

Я знаю одного издателя

— Мириманова, ему позарез нужны агенты-продавцы: он затоварился. За полцены отдает.

Продадите книжку за гривенник

— пятачок ему, пятачок себе. Коммерция показалась мне выгодной.

— А книжки у него вполне приемлемые. Он рассказы Ушинского издает. Много познавательных. «Как рубашка в поле выросла», «Как пчела мужика кормила», «Чудеса из глины»

— это о горшечном производстве… Ну, там отберем.

Сказано

— сделано. И вот мы у Мириманова.

В мрачном полуподвале, где помещались редакция и склад изданий, нас встретил худой, как Кащей Бессмертный, старик. Сам редактор, сам издатель, сам продавец своих книжек.

Кожевникова он знал. А меня долго и подозрительно прощупывал своими колючими глазами. Боялся обмана.

По-видимому, старика надували не раз.

— Пионеры, — бормотал он невнятно, — это хорошо…

Это организация с будущим… Такие распространители детских книг для моего дела

— находка… Но как же без залога?

Все дело заключалось в том, чтобы уговорить его доверить нам товар на слово.

Кожевников убеждал его, что риск стоящий. Я уверял, что пионеры не обманщики. Нам неинтересно зажулить пробную партию книг, ведь мы рассчитываем на большую торговлю.

Не без скрипа, но старик согласился. Под мою расписку, конечно, и под ручательство Кожевникова. Мы выдали издателю нечто вроде векселя и набрали у него кипу самых разноцветных книжек. Рублей на полсотни, если не больше.

Вечером пришли в общежитие Федя и Егор. Притащили полную корзинищу хлебных обрезков. Принесли гитару.

Мы вдосталь попели песен и помечтали, как они приедут к нам в Коломенское в ближайшее воскресенье.

Я был счастлив, все удавалось мне, как по волшебству, и будущее представлялось в самых радужных красках…

Я казался себе неким добрым чародеем, который может вывести городскую детвору из пыльных улиц и переулков на лоно природы.

Увидев кучу книжек, взятых у Мириманова, Рита пришла в восторг:

— Ух, здорово! И он может дать сколько угодно? Ну, теперь мы живем! Что такое книжки, уж я-то знаю точно.

Когда мы с мамой мешочничали, мы все променяли, больше уж нечего, только что на себе осталось. И мама вспомнила про буржуйские книжки. После революции, когда буржуи поубегали, нас, рабочих, в ихние особняки поселили.

Нам с мамой досталась красивая комната: кругом окна, стекла, а в простенках книжки. Все не по-нашему писаны, по с картинками. Вот мы с мамой набрали самых красивых, разрисованных, подходящих для детей. Наверное, все сказки: там и Синяя борода, и красавицы, и чудовища, даже неграмотному смотреть интересно. И все в золоченых переплетах. Нагрузили полные салазки и повезли. И знаете, как здорово получилось! Все книжки пошли. Что ни книжка