Юрий Герман - Наши знакомые

— С ума сошла?

— Ум ни при чем. Я ясно видела, что ты хочешь меня спровадить…

— Как спровадить?

— Конечно. Ты в него влюблена, а я тебе мешаю строить куры.

В соседней комнате послышались шаги. Рая быстро схватила с ковра щенка и, тормоша его, зашипела:

— Ладно, ладно, Старосельская, будут у меня свои секреты, скажу я тебе, фигу с маком!

Аркадий Осипович принес большой ящик отличного мармелада и две толстые книги. «Дон-Кихота» он подарил Антонине, «Гулливера» — Рае. Антонина попросила, чтобы он написал что-нибудь на книге.

— Что ж вам написать?

— Ну что-нибудь.

Аркадий Осипович написал:

«На память обидчивой Тоне Старосельской».

И Рае:

«На память веселой Рае Зверевой».

— Уж вовсе я не такая веселая, — сказала Рая, — напрасно вы думаете.

— Вы грустная?

— Скорее — да.

— Ну, ничего, — сказал артист, — я могу зачеркнуть «веселой» и написать «грустной».

— Пожалуйста.

— Только уж вам придется всегда быть грустной…

— Вы все шутите, — сказала Рая и встала с ковра.

Вместо «веселой» Аркадий Осипович написал «печальной» и с поклоном подал Рае книжку.

— Ну, теперь пошли!

— А щенята как же?

— Дези сама снесет, ей это только удовольствие.

— Вы один живете? — вдруг спросила Антонина.

— Один.

— А где же ваша жена?

— У меня нет жены.

— Совсем нет?

— Была, — весело сказал артист, — а потом взяла и ушла.

— Куда ушла?

— Туда, — сказал артист и махнул рукой, — вышла из дому, села на извозчика и уехала в ту сторону.

— Где же она сейчас?

— Бог ее знает, — щурясь от табачного дыма, сказал артист, — исчезла.

— Как же вы не знаете, — жестко спросила Антонина, — разве так бывает, чтобы жена ушла, а муж даже и не знал — куда?

— Видно, бывает.

— А вы ее любили? — краснея, спросила Антонина.

Аркадий Осипович посмотрел на ее поднятое к нему взволнованное лицо, вынул изо рта папиросу и, стряхивая пепел на ковер, медленно сказал:

— Любопытны же вы, однако.

— Любопытна.

— Ну вот, смотрите, любопытная!

Взяв Антонину за плечо своей большой и белой рукой, он подпел ее к овальному, в простой дубовой раме портрету, изображавшему во весь рост молодую, очень красивую женщину с гордым лицом и холодноватыми глазами.

— Красивая, — тихо сказала Антонина.

— Красивая, — согласился Аркадий Осипович.

— А как ее звали? — чувствуя, что сейчас расплачется, спросила Антонина.

— Наташей.

— Красивое имя. А фамилия?

— Подите вы, — улыбнулся артист, — ну зачем вам ее фамилия?

— Просто так, — задыхаясь от нового, никогда еще не испытанного чувства, сказала Антонина, — интересно.

— Ну, Шевцова.

Он секунду помолчал.

— А знаете, — вдруг добавил он, — вы на нее похожи. Право, похожи…

— Разве?

— Совершенно серьезно. А может быть, и не похожи, — поглядывая то на портрет, то на Антонину, говорил он, — может быть, между вами только что-то общее есть… А может быть, мне только кажется. Мне часто теперь кажется, — улыбнулся он, — очень часто. В трамвае или на улице… Ну-ка, покажитесь как следует.

Он повернул Антонину лицом к свету, но она спокойно сняла его руку со своего плеча и пошла к камину.

— Уголь выпал, смотрите…

На ее счастье, из камина действительно вывалился уголек и, отскочив от медного листа, тлел на паркете.

В огромном, залитом светом люстр и устланном коврами вестибюле гостиницы Рая и Антонина вдруг почувствовали, что плохо одеты и что на них поглядывают. Рая робко предложила идти домой, но Антонина сказала: «Пустяки» — и нарочно с вызовом поглядела на какую-то нарядную и накрашенную женщину…

В гардеробной великолепный седоусый старик с галунами так бережно снял с них плохонькие пальто, будто пальто этим не было цены. Узнав же, что Аркадий Осипович пришел вместе с девочками, старик в галунах даже растерялся и совершенно восторженно почистил Раю щеткой.

— Это от щенят, — сказала Рая, — я расстегнулась, вот они и перепачкали меня шерстью.

— Совершенно верно — от щенят-с, — в упоении бормотал седоусый, — именно от щенят-с, и именно шерстка-с. Молоденькая, так сказать, шерстка-с…

Быстро поднявшись по устланной красным сукном мраморной лестнице, Антонина и Рая сразу и ослепли и оглохли от медленной и громкой музыки, от блеска люстр и зеркал, от позолоты и шума голосов, от смеха, от обилия хорошо одетых людей, от звона бокалов, от запаха вина, пудры, кушаний, от танцующих пар, от скользящих официантов…

— Что же вы остановились, — сказал Аркадий Осипович, — пойдемте, не укусят.

Официанты, видимо, хорошо знали Аркадия Осиповича, так как все до одного кланялись ему, а кривоногий официант-старичок даже улыбнулся и крикнул, что прибыли трюфеля.

— И не введи нас во искушение, — улыбаясь, ответил артист, — беда мне с вами, Оглы.

— И мне с вами тоже, — с акцентом сказал официант, — всегда спрашиваете, чего нет, а когда есть, так «не введи во искушение». Пожалуйте сюда. Я вам столик подальше занял, чтоб не сердились, как вчера…

Он, быстро и ловко ступая кривыми ногами, зашагал меж столиков. Аркадий Осипович пропустил за ним девочек, а сам шел сзади, то и дело здороваясь. Антонина оглянулась: ей вдруг подумалось, что он может забыть о ней и о Рае и отстать, но он шел — красивый, в дорогом костюме, бледный, здороваясь движением головы и дымя на ходу папиросой.

Официант снял со стола карточку, на которой было написано «занято» и отодвинул стулья.

— Позвольте в кресло, — несколько покровительственно, но очень мягко и вежливо говорил он Антонине, — вам тут удобнее будет. А вы, барышня, может, на диван… Аркадий Осипович не любит лицом к залу сидеть, — тихо пояснил он, — всегда очень много приходится кланяться и некогда покушать. Ну и дамы… В лорнет всегда на него смотрят, а ему это очень неприятно. Пожалуйте, Аркадий Осипович! Я тут барышням рассказывал, как вас в лорнет смотрят…

Вслед за Аркадием Осиповичем шел толстый пожилой человек в пенсне, с бородкой, но без усов. Поклонившись Рае и Антонине, как старым знакомым, он спросил:

— Ну-с, Аркадий Осипович, что мы сегодня будем кушать? Что в театре? Как здоровьице?

«Боже, до чего он знаменитый! — почти с ужасом подумала Антонина. — Все его знают».

Пока артист разговаривал с метрдотелем, Рая сказала Антонине, что если Аркадий Осипович купит вина, то они ни в коем случае пить не будут.

— А ты все-таки, Зверева, дура, — вспомнила Антонина, — стала щенят разглядывать, какие кобельки, какие сучки. Я даже покраснела.

— А разве неприлично получилось? — заволновалась Зверева. — Я, право, не заметила.

— Эй, граждане, не шептаться! — крикнул Аркадий Осипович и протянул им карточку. — Выбирайте.

— Пля-де жур, — прочла Антонина и вспомнила сорти-де-баль.