Юрий Герман - Наши знакомые

— А я плачу пять, — строго сказал Скворцов, — или совсем ничего не плачу.

Доктор презрительно улыбнулся, взял деньги и ушел не попрощавшись. Анна Ефимовна стояла возле дивана красная и злая. Скворцов, улыбаясь, смотрел на нее.

— Принципиальный ты, Леня, — сказала старуха, — страшно даже на тебя глядеть. Была б я твоей матерью…

Она всхлипнула, как давеча, и, отвернувшись к Антонине, укрыла ее одеялом до подбородка.

Барабуха дремал у двери. Скворцов разбудил его и велел проваливать.

— Можно, — сказал Барабуха и лениво поднялся.

Скворцов запер за ним двери и постелил себе на полу, за шкафом. Улегшись, он закурил, но Анна Ефимовна прогнала его курить на кухню. Он покорно вышел.

— А говорите — принципиальный, — сказал он, — не знаете вы меня, Анна Ефимовна.

— И не хочу знать, — ответила старуха.

— Напрасно. Я человек неплохой.

Старуха молчала.

Засыпая, он слышал, как Антонина просила пить, и ему казалось, что он лежит в лесу, и птицы кричат над ним:

— Пить, пить, пить!..

На следующий день Скворцов позвал другого врача. Врач сказал, что положение серьезно. Антонина посерела, нос у нее заострился, веки стали темными, почти коричневыми, губы потрескались. До самого вечера она бредила. Скворцов не пошел в порт.

Вечером температура резко упала.

Анна Ефимовна обрадовалась, но врач стал еще серьезнее, чем был, и послал Барабуху к себе домой с запиской. Барабуха долго не возвращался. Врач считал пульс Антонины и заметно нервничал. Анна Ефимовна вдруг в голос заплакала и ушла в кухню.

— Чего вы? — огрызнулся Скворцов.

Она с ненавистью поглядела на него, но промолчала.

Позвонили. Он впустил Барабуху, матерно обругал его за опоздание и отнес врачу шприц и камфару.

В комнате было тихо, полутемно и душно. Врач сидел у дивана.

— Ну как? — спросил Скворцов.

— Плохо, — ответил врач и коснулся руки Скворцова пальцем, — надо быть готовым.

Скворцов опять ушел в кухню. Там Барабуха жевал хлеб.

— Что? — спросил он и кивнул на дверь.

— Надо быть готовым! — ответил Скворцов и, вздохнув, стал жарить себе яичницу с сыром и ветчиной.

— Молодая такая, и вот… — вздохнул Барабуха.

— Анна Ефимовна, вы опять перец куда-то запихали! — рассердился Скворцов.

Она подала ему перечницу и ушла к Антонине.

— Так как сделаемся с тем клиентом в отношении марафета? — спросил Барабуха. — Человек ожидает, неудобно.

— Цена — прежняя, — нюхая яичницу, ответил Скворцов.

— Они желали бы…

— А у меня нынче не такое настроение, чтобы торговаться! — огрызнулся Скворцов. — И проваливай отсюда, хватит кислород портить…

Утром Антонина открыла глаза и посмотрела в потолок. Там, наверху, было чисто и голубовато, как снег. Это так утомило ее, что она глубоко вздохнула и опять забылась.

Потом все оказалось залитым солнцем.

— Папа, — позвала она.

Над ней наклонилась незнакомая старуха.

— Ковер купили, — слабо сказала Антонина и потрогала ковер на стене ладонью.

Наступил вечер.

Она проснулась и увидела горящую спиртовку. Над спиртовкой что-то сверкало, а еще выше клубился пар. Потом спиртовку заслонила чья-то спина.

— Послушайте, — позвала Антонина.

Подошел Скворцов и сел на диван. Она узнала его, улыбнулась, вздохнула. Он нагнулся к ней и спросил, что случилось, зачем она приходила к нему тогда, не произошло ли несчастье.

— Да… нет… все равно, — ответила она, силясь вспомнить.

И уснула.

Скворцов взял номер журнала «Мир приключений», с воем зевнул и стал разглядывать картинки. Ночью Антонина проснулась, попросила напиться. Он протянул ей чашку с питьем и сказал строго:

— Я твой жених, никуда тебе, любушка, от меня не деться, объясни, что случилось. Я должен быть в курсе, сама понимаешь.

Антонина сморщила лоб, коротко вздохнув, рассказала про клуб, про то, как ей было там хорошо, про деньги.

— Кто ж это деньги в наружном кармане носит, — проворчал он. — Тоже, голова. Ну ладно, поправляйся.

— Спасибо вам! — засыпая, прошептала она.

— Еще «спасибо»… — сказал он, почти растроганный.

И отправился спать.

Когда наутро Ярофеич и стриженая Лена Сергеева вошли и кухню, Скворцов, поставив ногу на табурет, чистил ваксой ботинок.

— Старосельская здесь живет? — спросила Лена.

— Нет, не здесь.

— А нам сказали, здесь, — недовольно проворчал Ярофеич.

Скворцов снял ногу с табурета и остановился в выжидающей позе.

— А может, вы знаете, где она живет, — спросила Лена, — нам ее очень нужно.

— По делу?

— Да.

— В данное время она находится здесь, — сказал Скворцов, — но она больна и видеть ее нельзя.

— Чем больна?

— Крупозным воспалением легких.

Ярофеич переглянулся с Леной.

— А вы не из клуба? — спросил Скворцов.

— Из клуба.

— По поводу денег?

— Нет.

— Деньги для вас приготовлены, — холодно сказал Скворцов, — вы можете их получить.

— Мы пришли не за деньгами.

— А за чем же?

— Нам нужно ее видеть.

— Я же вам сказал, что нельзя.

— Простите, — вдруг вмешалась Лена, — а вы, собственно, кто?

— Кто, я?

— Да.

— Я ее дядя-я, — неприятно улыбаясь, сказал Скворцов. — Она просила меня передать вам деньги. Напишите мне расписку.

— Я не могу взять деньги, — сказал Ярофеич, — они списаны.

— Это ее не касается.

— Странный какой-то разговор, — раздраженно сказала Лена, — ведь мы вам объясняем, что деньги списаны.

— Списаны или не списаны, это все равно. Она просила меня возвратить вам казенные деньги. Будьте добры, напишите расписку.

— Что же делать? — спросил Ярофеич.

— Переведем деньги как добровольный взнос, — сказала Лена, — пиши, если ей это так важно.

Ярофеич написал, что от т. Старосельской получено в виде добровольного взноса сорок рублей. Скворцов прочел и вернул расписку.

— Не годится, — сказал он, — ваше дело, как проводить, а ее — вернуть казенные деньги. Напишите, что вами получены деньги, выданные под отчет т. Старосельской, — сорок рублей.

Ярофеич улыбнулся и написал.

Скворцов отсчитал сорок рублей и протянул их Лене, Ярофеич тем временем писал Антонине еще записку.

Когда они ушли, Скворцов развернул записку и прочел ее с начала до конца два раза. В записке было написано, что инцидент давно исчерпан, что Антонину ждут в клубе и что Ярофеич может ее устроить помощником библиотекаря на жалованье в тридцать семь рублей тридцать копеек. Дальше говорилось, что ее будут ждать еще неделю, что приходить ей вовсе не обязательно, но что хоть письменное согласие она должна прислать. Работы бояться нечего — библиотекарь человек славный, быстро подучит. Записка кончалась так:

«Выяснилось, что все наши ребята к тебе отлично относятся, и, когда история с Гартман всплыла наружу, было устроено, даже не по моей инициативе, общекружковое собрание. Ваш руковод выступил с речью. Группу Гартман высадили из клуба, ее саму вывели из ревизионной комиссии. В общем, все хорошо. Мы тебя заждались, а Костя-художник совсем иссох. Выздоравливай. Не понимаю, почему ты суешь нам деньги во что бы то ни стало».