Михаил Зощенко - Том 3. Сентиментальные повести

Я тебе ничего не пишу, надеясь на то, что бабушка перешлет тебе мое первое письмо.

Привет от мамы и папы, передай мой привет своим дражайшим родителям. Сколько теперь весит дядя Жорж? Пиши почаще. Когда вы собираетесь приехать? Предупреди меня письмом об этом, весьма значительном, хотя и не имеющем влияния на революцию событии.

Пока всего хорошего.

Твоя кузина Тамара.

Напиши, каким автором увлекаешься? Любишь ли Зощенко и Маяковского? Я их ненавижу.

Это письмо мне послужило темой для небольшого рассказа-фельетона «Поэт и лошадь».

Рассказ помещен в сборнике «Над кем смеетесь».

Должен сказать, что письмо написано страшно безграмотно и неуклюже, хотя автор письма — «старый газетный работник» — так подписана жалоба.

Письмо несомненно написано в минуту сильного душевного волнения.

14 июня 1927

Не зная, как обратиться к тов. Зощенко, беру на себя решимость беспокоить Вас, тов. редактор, с тем, что если материал подходящий — Вы дадите ему данную тему, явившуюся из жизни.

Проходя 14/6-27 в Детском Селе по улице Белобородова уг. Колпинской, мимо дома, где жил А. С. Пушкин, о чем гласит и прибитая к дому надпись, — я неоднократно наблюдала в небольшом палисадничке с зеленью, окружающем этот прелестный домик, — рабочую лошадь, которая не будучи даже стреножена, бродила под окнами и ломала и объедала всю молоденькую зелень распускающихся кустов жимолости и сирени, между тем, как позади домика имеется зеленая лужайка и даже деревья, к которым можно было бы привязать эту лошадь, предоставив ей траву, вместо веток сирени и вламывания в кусты.

В означенный день 14/6 — с. г. я проходила с представителями музыкального мира опять мимо этого дома, и мы решили узнать, почему такая заброшенность в памятнике старины, которую теперь чтит вся Россия. Оказалось, что дома был даже сам заведующий домиком и на мой вопрос о лошади сказал, что кусты выросли после А. С. Пушкин а и что лошадь дом не ест. А если ломает кусты и грязнит перед окнами (из которых тысячи экскурсантов любуются теми видами, которыми любовался и А. С. Пушкин), то это ничего не значит; ибо лошадь животное очень полезное, а на следующее возражение, что полезное животное можно привязать на втором плане к дереву, на траву, начал сыпать отборными выражениями до тех пор, пока я заявила, что я представитель литературы, т. е. прессы, — он тогда сказал, что много, мол, их тут шляется, а я благодарность имею за сохранение дома.

Тогда я сказала, что я не знаю, что он будет иметь в будущем, если я напишу в журнал с соответствующим рисунком о его сохранении памятников старины, на что живущие в нижнем этаже рабочие и сам он громко захохотали, а завед. домом даже плюнул из второго этажа.

Сердце кипело выкинуть таких держи-морд, не смыслящих ничего в чем суть старины и полагающих, что довольно того, что лошадь не ест дома, а кусты не при Пушкине выросли — и назначить на их место таких, которые бы берегли все, что создавало бы полное для памяти впечатление для ума и сердца.

С совершенным уважением…

Читателя, небось, разбирает любопытство.

Позвольте, думает читатель, а где же тут любовные письма? Где красивые и молодые дамы предлагают писателю свою дружбу и благосклонность?

Увы! Жизнь мне не удалась! Таких любовных писем у меня не было, за исключением, впрочем, двух стихотворений, которые и печатаю в этой книге, и одной записки: «Приехала из Москвы. Остановилась в Европейской гостинице. Очень хотела бы с вами познакомиться. Зайдите поболтать».

Так вот, к великому, небось, огорчению читателей, таких писем у меня не было. От знакомых девушек, ничего не скажу, — были. А у незнакомых моя фамилия не вызывала, видимо, романтических представлений. И действительно, я — не укротитель зверей и не тенор.

Но таких писем — хотят на меня поглядеть — было несколько. Вот одно из них.

4 июля

Сейчас ехала из Лесного в трамвае № 9. Рядом со мной сидел человек, именно такой, каким в течение трех лет я представляла себе Вас. Может быть, это были даже Вы.

Пришла домой и среди своих бумаг отыскала черновик год тому назад написанного и изорванного письма. Почему изорвала, не помню — был ли то страх или самолюбие, но послать его я не решилась.

Но сегодня меня снова потянуло к Вам.

Милый Михаил Михайлович, хороший Зощенко, если бы я ходила в брюках и имела звероподобную физиономию, я бы просто пришла к Вам и «сказал» — так и так. Но, к сожалению, имея ординарнейшую внешность и будучи в общем отвратительнейшей двадцатидвухлетней женщиной, я не рискую этого сделать.

Вы подумаете еще, что я одна из рода особо пылких поклонниц, и так меня обложите, что я уйду от Вас качаясь. Прямо не знаю, что делать.

Михаил Михайлович, ей-богу, я только посмотрю на Вас и говорить даже с Вами не буду. Хотя, говоря откровенно, мне хочется с Вами поговорить. Ну скажите, неужели за три года моих «литературных мечтаний» Вы не сможете (вернее, не захотите) уделить мне пять, десять минут?

Мой телефон…

И зовут меня…

Я буду ждать Вашего звонка, и если Вы мне не позвоните, то это будет очень-очень нехорошо, ведь за Вами еще остается право позвонить и сказать: «Не хочу показываться», или — «Ах, оставьте».

Вот я сейчас облекла свою просьбу в конкретные образы и разозлилась, т. к. чувствую, что Вы все равно не позвоните. Мне даже писать стало лень, так много в моей душе злости и безнадежности. Знаю, знаю, что не позвоните. Злюсь, главным образом, потому, что Вы, наверное, отнесли меня к своим поклонницам. Клянусь Вам, я не умею и ненавижу это слово.

Эти стихи я получил от неизвестной мне женщины. Стихи без подписи. И без адреса. Это почтенно!

Это, кажется, единственное письмо, в котором от меня абсолютно ничего не требуют.

Печатаю с признательностью.

Писателю Михаилу Михайловичу Зощенко