Иван Яган - За Сибирью солнце всходит...

— Ну и как же тебя выручает рацуха?

— Могу просветить. Это все проще пареной репы. У вас на заводе есть БРИЗ?

— Есть.

— И у нас есть. Только у вас в БРИЗе есть штатные работники, а у нас нет. Так вот, на общественных началах я являюсь руководителем бюро рационализации. За это мне каждый месяц подбрасывают сотнягу! А как же! Там волокиты — дай бог. Каждый месяц — отчет, квартал — отчет. Главное — надо уметь отчитываться. А у меня еще и основная работа есть.

— А откуда, скажи, платят тебе ту сотнягу? — спрашиваю.

— Хо! Да оформили по совместительству каким-то там маляром. Словом, как говорят, старший помощник младшего дворника... Да дело не в этом. Деньги не пахнут. Но ведь это не все, земеля. Рацуха выручает меня еще и натурально.

— Конкретней.

— Сам подаю идеи.

— Разве идеи относятся к разряду рационализации? Оплачиваются?

— А это как оформить. Скажем, родилась, у меня идея что-то там улучшить в доставке-отправке. Бардак-то в нашем деле — ого-го! Достать, выбить, разместить, сбыть, реализовать... Миллиончиками ворочаем... Так вот, родилась у меня идея. Но я со своей идеей — шишка на ровном месте: ни приказать, ни наказать. Поэтому я иду к начальству и дарю ему идею. Потом оформляю рацпредложение. Автор — начальство, я — соавтор.

— А как потом осуществляются идеи?

— Начальство издает приказ или командует устно: то-то изменить, то-то отменить, заменить, применить. Это в общих чертах. Усек?

— Усек.

— Вот отсюда у меня и припек. Отсюда коопжилье... Да пустая хата еще у меня. Присматриваю гарнитурчик добрый. Тебе не надо? Могу организовать...

В павильоне на набережной продавали бочковое. Серега выбрал столик, усадил меня, сказал: «Айн момент, земеля» и пошел к буфету. Пробрался сквозь толпу мужиков, кивнул буфетчице, та ответила ему улыбкой. Серега вернулся ко мне. Уверенно сказал:

— Сейчас, земеля, все будет в ажуре, организовал.

И действительно, вскоре к столу подошла буфетчица с четырьмя кружками пива. Потом принесла четыре яйца, две порции селедки. Пока она обслуживала нас, толпа рычала и кому-то грозила. Я хотел встать и уйти, но Серега сумел удержать меня.

— Не обращай внимания, земеля, пусть воркуют. Они тут с утра топчутся и каждый день. А мы с тобой — люди занятые, раз в полгода-то можно по-человечески. Может, покрепче чего взять?

— Что ты! Ты же знаешь, какой я питок. Помнишь, на сессии было?.. До сих пор мороз по коже дерет, как вспомню...

Дело было на зимней сессии в университете. Будущие журналисты сдали самый трудный экзамен — историю философии. По этому случаю пошли в ресторан. Сначала выпили по бокалу шампанского, потом начали пить «Старку». После первой рюмки мне захотелось спать. Но, как известно, в ресторане спать негде. Тогда я стал наблюдать за товарищами и удивляться: как они могут столько пить и как это им не хочется спать? Сидят, спорят, здраво рассуждают. А у меня никакой связи в мыслях нет, полное отупение. Я наклонился к соседу, Валерке Петухову:

— Валера, ты сколько уже выпил?

— А что?

— Крепкий ты... Тебе спать не хочется?

Валерка обнял меня, потормошил и посоветовал:

— Ты, чтобы не хотелось спать, разговаривай. Видишь, ребята разговаривают и не пьянеют. Давай-ка мы с тобой выпьем, и наступит перелом...

Выпили и наступил перелом. Я, как потом мне рассказывали, стал тамадой. Взял бутылку, предложил:

— Ребята, давайте выпьем за это...пере...пере... А-а-а, вы меня не понимаете...

— Андрей, ты поясней скажи, за какое такое «пере» предлагаешь выпить. Может, не за «пере», а за «пре» — преподавателя философии, прекрасных женщин?

— Нет, братцы, — заплетаясь, продолжал я, — нет, вы меня не поняли. Давайте выпьем за пере...

— ...лом! — добавил Валерка.

— Молодес-с, Валера, правильно! — Выпили. Вскоре покинули ресторан.

По пути в общежитие решили зайти на почтамт: кто-то захотел дать домой телеграмму, что сдал «самый-самый». Пока галдели, дурачились — хвать — меня нет! Оглядели на почте все углы, за всеми дверями смотрели — нет. Кто-то из ребят сказал, будто видел, как я направился к автобусной остановке. Приехали в общежитие — нет меня. У многих хмель из головы давно выветрился. Не на шутку взволновались. Еще не хватало, чтобы на курсе ЧП произошло под конец сессии.

Часа в два ночи, когда ребята уже потеряли всякую надежду на мое возвращение и собрались спать, я пришел. Громкое «ура» чуть не разнесло на куски восьмиместную комнату и потрясло тридцатикомнатный коридор. Это я уже и сам помню.

— Андрей, подлец ты этакий! Жив!

— Ты как же это посмел товарищей бросить одних в чужом городе?!

— Постой-постой! Да ты никак в собачьей конуре ночевал с каким-нибудь Полканом! Ты почему весь в шерсти?!

Я уже протрезвел немного, но вид! Весь измят и в самом деле вывалян с ног до головы в шерсти. Я устало сел на свою койку и начал вспоминать события вечера..

От почтамта я действительно пошел на автобус. Уехал куда-то на край города. А потом попал в трамвай. В трамвае напротив меня сидела старушка с большим узлом на коленях. Мне очень хотелось спать, трамвай качал и убаюкивал. Незаметно моя голова склонилась на бабкин узел, который был очень мягкий и от него пахло овечьей шерстью. Старуха, видно, добрая попалась, позволила «бедному хлопчику» вздремнуть. А мне того и надо было: минут двадцать поспал — голова посвежела...

На следующий день весь курс хохотал надо мной. Но только одна половина курса была уверена, что я вправду спал в конуре, другая половина знала, как было на самом деле...

Вот и сейчас: выпили по две кружки пива, и я почувствовал, что хмелею. А Серега собрал кружки, пошел к буфету, подает их через головы мужиков.

— Феня, повторим, пожалуйста! — Снова загудела толпа, но Серега, не споря, получил через головы четыре кружки и с достоинством вернулся к столику.

— Тяни, земеля, присаливай. Вот так, — Серега берет из солонки мелкую соль и посыпает ею края кружки. — Нагоняй жажду, Андрюха.

Но мне уже не хотелось пива, не хотелось слушать Серегины разговоры о гарнитурах, о балконах, выходящих на реку. Мне надо было ехать домой, на край города, в свой поселок.

— Пойдем, Серега, уже поздно. Мне далеко ехать.

— Как? А пиво?

— Да я не могу больше.

— Ну смотри. А я останусь, допью.

Мне показалось, что Квочкин даже обрадовался, что ему одному предстоит допить четыре кружки пива. Протянул ему руку.

— Будь здоров, Серега! — Тот подал руку, не поднимаясь с места.

— Бывай, земеля! Заходи. Ты теперь знаешь, где я живу. Правда, меня трудно дома поймать. Все дела, командировки...

Комиссия парткома работает уже полмесяца. Об этом знает весь завод. Но еще трудно, даже невозможно разобраться в тех спорах и разговорах, которые ведутся в цехах среди рабочих и инженеров, как невозможно неискушенному человеку увидеть что-либо упорядоченное в суматохе растревоженного муравейника. К концу дня члены комиссии приходят ко мне в редакцию, спорим, советуемся, как лучше систематизировать собранный материал. Я больше всего боюсь одного — чтобы не возникли разногласия среди членов комиссии, чтобы проверка не превратилась в собирание только отрицательных фактов. Об этом мне каждый раз напоминает секретарь парткома Сеньков, когда я захожу доложить о ходе проверки. Андрей Яковлевич каждый раз встречает меня одним и тем же вопросом: