Иван Яган - За Сибирью солнце всходит...

— Здравствуйте, товарищи корреспонденты! — сказал человек, приподнял кепку, и неожиданно его глаза из злых превратились в озорные. — Кто здесь у вас будет Петров?

— Я — Петров, — отвечаю, зная, что человек спрашивает меня. Если бы спросили, кто здесь Иванов, Семенов и Николаев, все равно это был бы я, потому что у меня в газете было не меньше пяти псевдонимов. Иногда в одном номере стояли подписи Петрова, Иванова, Семенова. И все это — я. Многие на заводе всерьез называли меня «товарищем Петровым». Поэтому и сейчас я почти всерьез ответил: «Я — Петров».

— Ну, так вот, товарищ Петров, пришел я с тобой побалакать, — сказал человек, усаживаясь без приглашения на стул. Сел против меня, положил руки на стол. Ладони сизые от металла, руки не боязливые, уверенные. Они взяли из моей пачки сигарету, достали спички в кармане, и тогда на миг замерли. Человек спросил:

— Разрешите закурить?

— Закуривайте.

— Так, читаю я твои статейки, товарищ Петров, и они мне совсем не нравятся. Особенно последняя, про рационализаторов литейного цеха. Ты лучше не пиши, если не знаешь дела. Доходит? У нас вся бригада смеется над этой статейкой...

— А может, вы представитесь сначала. Я не знаю, с кем говорю, — почти раздраженно сказал я и тоже закурил. Вывела из равновесия эта фамильярность посетителя. В то же время с самого начала понял, что передо мной сидит умный человек, вовсе не нахал. И все же, кому понравится, если человек впервые видит тебя и обращается на «ты» да еще заявляет, что ему не нравятся мои статейки?

— Я из тракторного отделения, слесарь-наладчик. Гребнев Александр.

— А отчество ваше?

— Александрович. Но это не обязательно.

— Вот теперь я вас слушаю, Александр Александрович...

— Знаешь, ты брось этот казенный тон, потому что не получится у нас разговора. Не умею я так. Понял? Как тебя звать?

— Андрей...

— Ну вот, давай так и будем... А ругаться я с тобой не собираюсь, просто хотел кое-что посоветовать. Дошло?

— Ну, давай, — сказал я и почувствовал, что стало легче и свободней, словно кто-то руки развязал. — Давай, критикуй! Не все же нам критиковать.

— Вот ты расхвалил литейный цех за хорошую рационализацию, а ведь все это — «липа». Чистейшая. Проценты, массовость, экономия! Ничего подобного там нет, а есть в цехе один делопут, который умеет пыль в глаза пускать, умеет бумаги хорошо оформить. Я имею в виду уполномоченного БРИЗа Лиснянского. Это же он тебя информирует всегда? Доходит?

— Не совсем. Ведь литейному на заводе уже не раз присуждали первенство.

— И опять же потому, что Лиснянский хитер, как черт. Он может все обставить... Хотя разоблачить его — раз плюнуть.

— А в чем, собственно, его разоблачать, в чем там «липа» состоит?

— Вот! — Гребнев палец указательный к потолку устремил. — В том-то и дело, что ты все пишешь со слов Лиснянского да Центнера. А ни разу не посмотрел на месте, как и какие рационализаторские предложения внедряются в литейке. Через год там каждый работающий будет рационализатором. Это бы хорошо, если бы на самом деле так и если бы это возможно было. Лиснянский поставил дело так, что подать рацпредложение в цехе — как семечко расщелкнуть. Я в литейном бываю почти каждый день, знаю слесарей, электриков. Они уже так рассуждают: ты мне, друг, займи на бутылку, а я завтра подам два рацпредложения и в начале следующего месяца расплачусь с гонорара. Дошло?

— Не может быть! Это ты утрируешь.

— Тогда другой пример. Приходят к начальнику цеха футболисты и говорят: «Нам нужны деньги для приобретения формы на новый сезон». А начальник им отвечает: «Идите по этому вопросу к Лиснянскому, он все решит». — «Зачем к Лиснянскому? — удивляются футболисты. — Он же не начальник цеха и не заместитель». — «А затем, — отвечает начальник, — что вы подадите ему по рацпредложению каждый и получите через месяц деньги на форму». — «Но мы же не рационализаторы, мы футболисты и подавать рацпредложения не умеем!» — «Вот идите к Михаилу Ивановичу, он вас научит»

— Не может быть!

— Может быть, — сказал Вениам, молчавший до сих пор.

— Вот зарядил: «Не может быть! Не может быть!» Я тебе говорю то, что есть, а ты — «не может быть». Не я один это знаю, и не только в литейном такое делается. Даже в заводских отчетах по рационализации половина цифр — липа. Центнер собирает из цехов маленькие «липки» и клеит их в одну большую «липу».

— Зачем и кому это нужно?

— Э-э! Если хочешь — узнаешь. Вот меня ребята нашей бригады и послали к тебе. Говорят, иди к Петрову, он парень флотский, да дурачат его некоторые. Говорят, если тебе кое-что открыть, ты можешь вывести на чистую воду этих «некоторых». Понял? А мы тебе поможем. Нельзя же спокойно смотреть, как плутуют и хороших рабочих в плутовство втягивают, портят людей, государство обманывают. Дело это трудное, но кто-то за него должен взяться, а лучше, конечно, газете, тебе. Дошло?

— Вот вам и нашлось интересное дело, — с улыбкой сказал Шустов. — Теперь не будет скучно, это уж точно...

Когда Гребнев и Шустов вышли из редакции, на меня накатило чувство тревоги. Если все правда, что рассказал Гребнев, то чего стоила вся писанина, которой занимался до сих пор? Выходит, что, не зная сути, я своими хвалебными материалами способствовал нечестным людям, сам пускал пыль в глаза. В погоне за количеством строчек тоже пытался лить пули из дерьма, ставил капканы на блох. Теперь все, что написал о рационализаторах, надо перечеркнуть. И конечно же, те, против кого предстоит выступить, в первую очередь скажут: «Ты же сам писал, а теперь... Где же твоя журналистская и партийная принципиальность?» А кто такие «те»? Сколько их? Центнер, Лиснянский? А может быть, есть противники посолиднее? И кто поддержит меня, кто будет за, кроме Гребнева? Каковы истинные размеры показухи и плутовства в рационализаторских делах? Ведь, кроме всего, дело связано с деньгами.

На следующий день я рассказал о своем разговоре с Гребневым редактору. Анна Иосифовна слушала с интересом.

— Ну что ж, попробуйте, я поддержу, если все подтвердится. Но ведь на это потребуется много времени, а нам нужны материалы каждый день. Не знаю, как вы управитесь. Выпуск газеты я срывать не могу.

— Анна Иосифовна, — вступил в разговор Вениам, — я часть работы Андрея Петровича возьму на себя.

— А я могу собирать информацию на первую полосу, — предложила Люся, новая машинистка, недавно пришедшая в редакцию после окончания десятилетки. — Я буду собирать по телефону, а Вениамин Евгеньевич — обрабатывать.

— Ну, смотрите, — подвела итог Голубева, — я не возражаю, но только чтобы газета не страдала. Мне писать некогда, по совещаниям затаскали...

Анна Иосифовна во время разговора заглядывает в кругленькое зеркальце, незаметно пытается гнуть вниз вздернутый нос. Она все чаще всерьез поговаривает о пластической операции.