Николай Глебов - Бурелом

Твой отец Андриан».

В конце письма стояла еще какая-то приписка, но чьей-то рукой она была затушевана.

— Мм-да, невеселая весточка, — Василий повертел письмо в руках, потом положил письмо за обшлаг шинели и вышел из крепости. Постоял возле обрыва, с которого открывалась равнина; на ней среди зарослей ракитника серебристой змейкой вилась река Донец. Мысли унеслись в Косотурье. Вспомнил отца, мать, перед ним, как живой, выплыл образ Глаши. «Невесело, поди, ей живется на кордоне с больной теткой. Думает ли обо мне? Эх, Глаша, Глаша, одна ты у меня радость, и та далеко. — Василий вздохнул и провел рукой по лицу. — Где ты, веселый мой дружок Прохор? Еще перед Луцком, как идти в бой, поиграл на своей неразлучной гармошке».

На усталом лице Василия промелькнула горькая улыбка. До боли вспомнились родные картины детства. Отцовская изба. За стеной воет вьюга, а здесь тепло, пахнет свежеиспеченным хлебом. Василко сидит на широкой лавке и слушает, как под напором ветра тоненько поет оконная оклейка. Школа. Самодельный пенал, где лежат два карандашных огрызка и резинка. В ситцевой сумке грифельная доска и учебник. Правда, камышинские ребята смеялись над сумкой, говорили, что она похожа на кошель нищего. Да и мало-ли что выдумают. Отдавшись своим мыслям, Обласов не заметил, как к нему подошел человек в городской одежде.

— Любуетесь Донцом, господин унтер?

Голос незнакомца вывел Василия из задумчивости, и он ответил сердито:

— Во-первых, я не господин; во-вторых, что вам здесь нужно? — Помолчав, добавил: — Вы хорошо знаете, что в этом районе посторонним лицам ход запрещен.

— Знаю, — невозмутимо отозвался незнакомец. — Я просто хотел поговорить с вами.

— О чем? — так же угрюмо спросил Обласов.

— А вы прапорщика Перескокова знаете?

— Знаю. А что? — Василий в упор посмотрел на незнакомца.

— Я от него.

В голове Василия промелькнула мысль: «Если этот человек действительно от Перескокова, то почему он не назвал пароль, который передал мне прапорщик? Похоже, берет на «бога». И обратился к пришельцу:

— Что просил Перескоков?

— На этот раз самую малость. Кто из солдат держит сейчас связь с рабочими обозостроительного завода?

— И только? — Василий вплотную приблизился к незнакомцу и произнес раздельно: — Проваливайте отсюда, пока ребры целы. Понятно? — в голосе Обласова прозвучала угроза.

Нахлобучив поглубже шляпу, подняв воротник пальто, ежеминутно озираясь на сердитого унтера, незнакомец торопливо зашагал от него.

С недавно прибывшим в полк прапорщиком Перескоковым у Василия установились хорошие отношения. Из разговоров с ним Василий узнал, что взводный настроен против войны, и это привело их к более тесному сближению. Но вот уже несколько дней, как прапорщик не появлялся в полку. Пошли слухи, что Перескоков арестован и будто бы сидит в харьковской тюрьме, Василия очень насторожила встреча с незнакомцем.

В казармах начали появляться листовки. В них разоблачались виновники войны, они призывали солдат превратить войну империалистическую в войну гражданскую. Начальство было взбешено. Усилили караулы и запретили отпуска в город. Но большевистские листовки продолжали находить в казармах и в цехах обозостроительного завода в городе.

В Чугуеве и застала Обласова весть о свержении царизма. Первым принес ее молодой солдат родом из Бийска Кондратий Ломов, ездивший с казенным пакетом в Харьков. Пулей влетел он в казарму и радостно выкрикнул:

— Братцы! Царя убрали! Ура! — и подбросил шапку вверх.

Ломова обступили солдаты. Подошел и Василий. Кондратий рассказывал:

— Как только стал подъезжать к Харькову, вижу — народ бежит к центру города. Спрашиваю: по какому случаю шум? Отвечают: царя сбросили, Николашку. Власть теперь народная будет. Подъезжаю, значит, к штабу. Там суета, офицерики бегают из комнаты в комнату, а начальник штаба, к которому я зашел с пакетом, сидит как индюк. Взял бумажку, расписался на конверте и махнул на меня рукой — иди! А в городе что творится! Шум, крики, песни. Люди обнимаются друг с другом, на лопотинах красные банты.

— Молодчина, Ломов. Хорошую весточку принес. Теперь, может, и мы свои серые лопотины сбросим. — Василий с радостной улыбкой посмотрел на своих товарищей.

— Качай сибирскую лопотину, — выкрикнул один из солдат, и Кондратий раза три взлетел в воздух.

— К чертям войну! Надоело вшей кормить. Айда, ребята, на митинг.

Солдаты шумно вывалились из казарм на двор, где по утрам обычно проводили занятия по строевой службе. Там уже собрались из других рот. Митинг открыл какой-то военный, прибывший из Харькова. Поздравил солдат со свержением царизма и тут же добавил:

— Товарищи солдаты! Надо держать нам тесную связь с рабочими Чугуева и Харькова. Буржуазия и контрреволюционное офицерство будут еще цепляться за власть. Предстоит нелегкая борьба. И когда настанет время, мы повернем свои штыки против тех, кто послал нас в немецкие окопы. А это время недалеко!

Многоголосое солдатское «ура» огласило двор казармы.

После митинга от Чугуевского полка избрали комитет, в который вошли солдаты из соседней роты, Обласов и двое офицеров.

Летом 1917 года полк был приписан к авангардным частям генерала Корнилова и вместе с ними прибыл под Петроград.

Прохор очнулся в немецком блиндаже. Ощупал голову, на которой была марлевая повязка, и огляделся. Рядом с ним на полу лежали раненые. Кто просил воды, кто бредил; в полумраке блиндажа наряду с русской, украинской речью слышалась немецкая.

Рана на голове Прохора оказалась неопасной, и на следующий день он с группой военнопленных был направлен к железнодорожной станции. Там пленных загнали в теплушки, и через день перед Прохором, сидевшим у небольшого зарешеченного окна, замелькали незнакомые постройки, полустанки, небольшие хутора, города и села. Поезд с каждым днем удалялся от фронта в глубь юго-западной Германии.

Город Аугсбург.

Короткая команда на немецком языке, и колонна военнопленных рано утром, когда город еще спал, двинулась к окраине — заводу, стоявшему на правом берегу реки Лех.

Длинные низкие бараки, окруженные колючей проволокой, сторожевыми башенками.

Опустившись вяло на нары, Прохор с наслаждением вытянул усталые ноги.

Начались утомительные, однообразные дни. По сигналу военнопленные до рассвета поднимались с нар. Чашка бурого кофе с ломтиком хлеба, проверка, и сопровождаемые часовым и лаем собак шли на работу. Рыли котлованы для будущих цехов, разгружали вагоны, перетаскивали тавровые балки к месту строительства. В короткий перерыв на обед — миска баланды, в которой плавали редкие кусочки зеленой капусты, десятиминутный отдых, и снова работа.