Николай Глебов - Бурелом

— Ты суди. Недаром про нас, косотурцев, говорят, что «живут в лесу, молятся колесу». Гляди-ко какие дела идут. Да я сейчас ребят сгаркаю. — Андриан засуетился, разыскивая шапку. — Ну, Кирилл Панкратьевич, спасибо тебе за весточку. Пойду, однако. — Не закрыв второпях плотно дверь, Андриан вышел. В избу понесло холодом.

— Ишь как обрадовался старый, что и дверь закрыть забыл, — улыбнувшись, жена Андриана захлопнула дверь плотнее.

Вечером в избе Обласова собрались фронтовики. Красиков рассказал о последних событиях в стране, о первых мероприятиях советской власти, декретах о земле и мире.

— Коммунистов прошу остаться и тех, кто желает вступить в партию Ленина, — Красиков вынул из внутреннего кармана пиджака школьную тетрадь.

В тот вечер записались шесть человек.

На следующий день после собрания впервые в истории Косотурья по его улицам с красным флагом прошла празднично настроенная толпа сельчан. Во главе ее шли Кирилл Красиков, Андриан и Автоном Сметанин с фронтовиками.

Привлеченный шумом толпы, Лукьян подошел к окну.

— Не радуйтесь, настанет и наш час, — прошептал он злобно. — Так давнем, что кровь горлом хлынет. Искариоты! — потряс он кулаком и грузно опустился на лавку.

Через несколько дней Андриан уехал в уездный город на курсы мерщиков земли. Надо было до сева перемерять землю, взятую у богатеев. У Лукьяна описали все машины, взяли на учет скот и наложили контрибуцию деньгами.

— Погодите, голубчики! Придет Нестор из армии, поговорим с вами по-другому.

Отобрали землю и скот у Бессоновой. Когда ее вызвали в совет для подписания акта, Феврония отказалась наотрез идти.

— Власть ваша, берите, — с напускным спокойствием заявила она посыльному. — Передай: никаких бумажек подписывать не буду. — Когда тот ушел, лицо Февронии преобразилось: — Ишь чо выдумали, лежебоки. До чужого добра все охотники. А вы вот сами наживите. — Феврония забегала по горнице, затем опустилась в старинное кресло и просидела до темноты.

«Если Андриан записался в большевики, то Василий и подавно», — размышляла она. В душе Февронии боролись два чувства: хозяйки большого имения, с детства воспитанной в духе стяжательства, и страстная любовь к Василию Обласову.

Наутро поднялась как больная. Подоила коров, пропустила молоко на сепараторе и принялась за уборку. Работа валилась из рук. «Что делать? Прийти в совет и отдать все остальное добровольно? Нет, пускай идет своим чередом. Может, власть большевиков недолго продержится. Недаром Каретин зачастил к отцу. Вот и сейчас сидит у него. Пойду, однако, послушаю». Феврония направилась через теплые сени на половину отца. При ее входе Каретин замолчал и вопросительно посмотрел на Лукьяна.

— Продолжай. Держать язык за зубами она умеет, — кивнул он в сторону дочери.

Каретин вынул из кармана бумагу и подошел ближе к хозяину.

— Послушай, что решили на сходе наши косотурцы. — Гость начал читать: «...признать единственной властью власть Совета крестьянских депутатов и проводить в жизнь все декреты Совета народных комиссаров, которому выражаем полное доверие...»

— Ишь ты, — усмехнулся Лукьян, — полное доверие, а ежели я не доверяю, тогда как?

— Даже очень просто: посадят в тюрьму, и весь разговор, — заметил Каретин.

— Вот так свобода, — протянул с усмешкой Сычев.

— Ничего не поделаешь, — развел руками его собеседник, — потому — дикта-тура про-ле-тари-ата. — Заметив недоуменный взгляд хозяина, объяснил: — Значит «беднейшего класса».

— Опять не пойму. Совсем бестолковый стал. — Лукьян потеребил начавшую седеть бороду.

— Они, большевики, доведут, что и себя узнавать не станешь, — посочувствовал Каретин. — Как тебе объяснить? Ну, значит, ты зажиточный класс, Андриан — беднейший класс, и он теперь верховодит. Значит, что получается: кто был ничем, тот станет всем.

— Диво, — покачал головой Лукьян. — Стало быть, доброму мужику хода теперь не будет?

— Похоже, сермяжники крепко за новую власть держатся. На днях чуял, что Васька Обласов из армии сулился приехать. Того и гляди заявится сюда.

При последних словах Каретина Феврония стремительно поднялась со стула и вышла из горницы.

«Наконец-то прилетит мой соколик. Да неуж он пойдет против меня? Поди, не забыл, как коротала с ним ночи в Камагане. Господи, скорее бы только дождаться». От волнения у нее запылали щеки, она подошла к окну, раскрыла створки и с наслаждением вдохнула свежий воздух. На дворе шла мартовская капель.

Воинский эшелон медленно приближался к Петрограду.

Офицеры ехали в классном вагоне, и Обласов мог свободно вести разговор с солдатами о политике.

— Ты вот скажи, зачем нас посылают в Петроград? — обратился к нему один из солдат.

Василий помедлил с ответом, затем, вспомнив слова из прочитанной большевистской листовки, слова, которые глубоко запали в его душу, сказал:

— Затем, чтобы задушить революцию и восстановить старые порядки, — ответил Василий и обвел глазами окружавших его плотным кольцом солдат.

— А наши управители из Временного правительства, что там смотрят?

— Да они первые потатчики, — с возмущением произнес Василий. — С помощью Корнилова думают разгромить большевистскую партию, разогнать Советы рабочих, крестьянских и солдатских депутатов и восстановить старую власть. Для того и вызывает нас с фронта генерал Корнилов, чтоб с помощью эсеров и меньшевиков разоружить петроградский гарнизон и рабочие дружины, а большевиков запрятать в тюрьму.

— Синице моря не зажечь, — усмехнулся один из слушателей. — Против своих воевать не будем.

— Вот что, ребята. Когда приедем в Петроград, нам надо держаться всем вместе и передать другим, чтоб были готовы прийти на помощь рабочим, — закончил Василий.

По прибытии в один из пригородов Петрограда воинскую часть, где служил Василий Обласов, расположили в больших пустующих домах, хозяева которых бежали за границу.

С фронта продолжали стягивать пехотные и кавалерийские части. Прибыла «дикая дивизия» в составе Кабардинского, Дагестанского, Ингушского и Татарского конных полков, Осетинской пешей бригады и Донского казачьего артиллерийского дивизиона.

Подготовка к корниловскому мятежу шла полным ходом. По приказу главнокомандующего при Временном правительстве из Петрограда был начат вывод пяти революционно настроенных полков и одновременно всячески ускоряли переброску в Петроград трех тысяч офицеров с фронта.

Но и рабочий Петроград не дремал. В «дикую дивизию» Сергеем Мироновичем Кировым была послана делегация революционно настроенных мусульман, которая рассказала горцам о замыслах генерала Корнилова.