Николай Глебов - Бурелом

— Во Христа облекостеся, — послышался уже издалека дребезжащий голос хозяина пасеки.

Прошло часа два. Из состояния полудремоты Крапивницкого вывел стук двери. В яркой полосе света показался с ружьем в руках широкоплечий бородач.

— Выходи, — произнес он мрачно и направил дуло ружья на пришельца из тайги.

Крапивницкий вышел.

— Кто такой?

Скрывать то, что произошло с ним за последнее время, было бесполезно, но все же Крапивницкий повел с Гурьяном осторожный разговор.

— Я бежал с фронта.

— Утек, значит. — И, поразмыслив, бородач спросил: — От кого?

— От тех и других.

— Значит, таперича в зеленой армии числишься?

— Да, только без командира.

— Что ж, можно и ево найти. Тятя, — обратился Гурьян к стоявшему неподалеку старичку, — собери-ка поесть да на паровичок [25] Паровичок — самогонный аппарат. погляди, не накапало ли там.

Дня через два Крапивницкий со своим новым знакомым выехал в село Черный Ануй. Там Гурьян при помощи подкулачников, засевших в сельсовете, «обмозговал» ему документы на имя переселенца Перепелкина Филиппа Кондратьевича, ехавшего на старое местожительство в Рязанскую губернию.

Так Крапивницкий оказался в Косотурье у Лукьяна.

Через неплотно закрытые оконные ставни в комнату просачивался полусумрачный свет, и от этого предметы принимали мягкие, неясные очертания. Крапивницкий с трудом приподнял отяжелевшие веки, и смутные сны исчезли. Тяжело вздохнув, он поднялся с постели и начал одеваться. Распахнул двустворчатую дверь и, ослепленный дневным светом, на миг зажмурился. Затем, увидев Февронию, сидевшую у окна с пяльцами, подошел и, сделав учтивый поклон, поздоровался:

— Доброе утро, Феврония Лукьяновна. Скажите, где я могу умыться?

— Сейчас. — Женщина отложила работу и провела нежданного гостя на вторую половину дома, где была кухня. — Умывайтесь, а я займусь самоваром.

— Самоваром? — спросил с удивлением Крапивницкий. — Да ведь Лукьян Федотович, если не ошибаюсь, старообрядец и чай не пьет?

Феврония махнула рукой:

— Не только чай, один раз пьяный цигарку в рот взял. Правда, потом недели две четьи-минеи из рук не выпускал, утром и вечером поклоны бил. — Помолчав, Феврония продолжала: — Все теперь перемешалось. Не поймешь, кто двоедан, кто мирской. Да вот и отец идет, — взглянув в окно, промолвила она.

— Как спалось? — спросил с порога Лукьян и прошел к столу.

— Хорошо, — ответил Крапивницкий. — Вот только голова тяжелая, переспал, должно быть, лишку.

— Сейчас поправим. Феврония, собери на стол, да не забудь графинчик достать.

— Ладно.

За утренним чаем хозяин с гостем разговаривали мало. Лукьян понимал, что Крапивницкий еще «не очухался» с дороги, и старался почаще наливать ему самогона.

— Теперь вот вместо смирновской водки, приходится употреблять что попало, — наливая очередной стакан, говорил он собеседнику.

— Спасибо. Мне хватит. — Крапивницкий решительно отодвинул от себя стакан и повернулся к Февронии: — Вот чайку бы я попил.

— Опять же, — как бы не замечая отказа, — продолжал Лукьян, — пить чай раньше за грех считали, а теперь не разбирают, что нельзя, что можно. Старая вера пошатнулась, да и мирской не придерживаются.

— Как там в Павловске жизнь? — прервал разглагольствования хозяина Крапивницкий. — Не слыхал о моих стариках?

Лукьян неторопливо погладил бороду. Скосил глаза на дочь — говорить или не говорить? — и после короткого молчания произнес:

— Слышал, что ваша матушка умерла под самый покров. А Иван Михайлович скончался перед пасхой. Сказывали, что весь город его хоронил. Царство ему небесное! — Лукьян истово перекрестился. — Насчет вашей сестрицы чуял — выехала из Павловска, а куда не знаю.

Крапивницкий медленно поднялся из-за стола и, не сказав ни слова, ушел в свою комнату. Опустился на кровать и закрыл лицо руками.

Вошла Феврония. Прислонилась к дверному косяку и устремила задумчивые глаза к потолку. Крапивницкий приподнял голову и долгим взглядом посмотрел на женщину. Февронии стало мучительно жаль его и себя.

— Неприкаянные мы с вами люди, Алексей Иванович, — произнесла она с оттенком горечи.

— Как это понять?

— Лишние на земле... — Феврония медленно повернулась к выходу.

— Постойте! — Крапивницкий поспешно подошел к ней. — Нет, мы не лишние, — взяв ее за руку, горячо заговорил он. — Мы еще заставим кое-кого говорить о себе. Без боя не сдадимся!

— Так-то оно так, но что толку? — Опустив голову, Феврония вышла.

На следующий день Крапивницкий вместе с Лукьяном выехал в Павловск. Дорогой Сычев говорил:

— В городе есть и наши люди. Но какие-то они измыленные, худосочные, вздрагивают при каждом стуке. «Амба», значит. А верховодит там Веньчиков — бывший помощник вашего покойного батюшки. Сказывал мне Каретин — наш человек, что когда настала власть белых, написал он будто бы донос на Ивана Михайловича и вскорости занял его место.

Крапивницкий свел брови.

— Где он сейчас?

— Опять по лесному делу робит. Ну так вот эта самая «Амба» больше суесловием занимается, а коснись дела, все на попятки. Одним словом — болотные светляки. И то прошлой зимою чуял, что из Челябы приезжала одна барыня. Как же ее фамилия? Дай бог память... — Лукьян потер лоб. — Вспомнил. Паруцкая.

Крапивницкий живо повернул голову к Сычеву.

— Ну и что?

— Гостила у нас в Косотурье денька два у Каретина. Говорила, что все иностранные государства походом на советы собираются. Советской власти скоро конец.

Паруцкая... Крапивницкий хорошо помнит эту пышную блондинку — не раз встречал ее у Строчинских. Знал и мужа Паруцкой — сотрудника американской миссии при Колчаке Мак-Кормика. «Возможно, в Челябинске есть тайная организация и павловская «Амба» — ее филиал? А с Веньчиковым поговорю особо», — подумал Крапивницкий и повернулся к Сычеву.

— Вот что, Лукьян Федотович. Как приедем в город, найди Веньчикова и пригласи ко мне. Я буду ждать на опушке бора возле больницы. Мою фамилию не говори. Скажешь, что желает встретиться с вами нужный человек, и все. Если спросит, кто такой, скажи — от Землина.

— Ладно.

Оставив лошадь у знакомого горожанина, Сычев с Крапивницкий разошлись в разные стороны. Лукьян направился на «толчок» купить кое-что и послушать «добрых людей». Его спутник зашагал на окраину, где было лесничество, обошел кругом отцовский дом, посмотрел на окна и, заметив в одном из них женщину с ребенком, углубился в сад. Разыскал старую заброшенную скамейку под густыми кленами и опустился на нее. Но вскоре он, тяжело вздохнув, поднялся и зашагал к выходу. Пересек улицу и направился на кладбище. Постоял перед могилами отца и матери, поправил небольшой венок из искусственных цветов и, стиснув до боли зубы, поспешно вышел с кладбища.