Вилис Лацис - Игра над бездной

Что могло из этого получиться?

Вечером Илмар возвращался обратно в город. Он думал, что день прошел хорошо. Но все-таки он немного нервничал и был недоволен тем, что поезд на три минуты запоздал. Он стыдился плохо думать об Анде, но был бессилен отрицать, что ее расположение к нему уже не так его умиляло, как раньше. Кое-что ему даже не нравилось. Но, по-видимому, все это шло от внутреннего напряжения и тревожных мыслей, целый день не выходивших у него из головы. Он болтал и балагурил с Андой, но думал о Вийупе и о неизвестном. В четверг ему снова предстоит поездка на дачу к Балтыням, тогда он привезет остальные подарки — кораллы и гребни. А за это время он постарается съездить домой.

Это были два мира. Один остался позади, в большом городе: шум, суета и соблазны; в быстром ритме там все мчалось в завтра, вчерашнего сегодня уже не увидишь: то, о чем думали сегодня, завтра смоет волна новых впечатлений и интересов; много там происходило больших событий, но о них быстро забывали, потому что давно никто ничему не удивлялся, и всякое новое стремилось опередить и оттеснить предыдущее, и люди там не привыкли оглядываться назад. Другим миром был тот, что перед Илмаром открылся теплым июньским утром, когда он, покинув борт каботажного суденышка, шел от морского берега к отчему дому. Ничто здесь не изменилось. Те же липы и березы шелестели листвой над старыми крестьянскими домами, у обочин лежали те же серые валуны, и река с едва слышным урчанием катила в море спокойные воды. Пастухи пасли скотину, запоздалый сеятель бросал зерна во влажную землю, и на кустиках черники висели светло-зеленые бубенцы ягод. Обитатели того, дальнего мира могли жить своей жизнью, лететь сломя голову и ликовать, грызться за лучшее место под солнцем и впадать в отчаяние, когда у них это место отнимали, — человек от земли не слышал их суматошной возни, а если даже и слышал, то только поворачивал неспешно голову в ту сторону, откуда доносился шум, так, как бывало, смотрел на журавлиный клин, скользящий по небосводу, или прислушивался к дальним раскатам грома. «Журавли…» — промолвит он, если это была стая журавлей. «Гром…» — если это был гром. И степенно гнал дальше свою борозду, сеял, острил косу. Так это длилось сотни и тысячи лет. Сменялись поколения, воевали народы, создавались и погибали государства, а он, земледелец, оставался на своем месте, пахал, сеял и убирал урожай, жил неспешно, в свое время любил и в свое ненавидел, и неспешно умирал, когда наставал его час. Он не знал и не желал знать, за что один царек терпеть не может другого, но он понимал птичьи тревоги и значение кроваво-красного заката: ветер подует с севера и жди снежную завируху… Радужно-дымчатое кольцо вокруг луны, цвирканье насекомого, движение воды и вскрик иволги подавали одному, ему понятную весть, и он знал, когда настанут заморозки, когда свалить дерево и когда забить скотину. Он жил в единении с природой, внутри него было спокойствие природы и ее страстность, и потому он вечен, так же, как все в том мире, куда сейчас возвратился Илмар Крисон.

Довелось ему побывать за морями дальними и предстояло еще далеко идти, но когда он глядел теперь с лесной опушки на черные крыши своего хутора и вслушивался в тихие вскрики колодезного ворота, то понимал, что многое когда-нибудь еще исчезнет из его памяти — острова под пальмами, чужие города, — но только эти места он не забудет никогда. Потому что в любом другом краю он будет прохожий, чужак и только тут — свой, у себя дома, когда бы ни пришел. Затем у него возникло чувство, будто все, что бы он ни делал в других местах, или все, что ему предстояло делать в будущем, — лишнее, никчемная игра. И он себя спрашивал: для чего этим заниматься? Кому это нужно? Что будет потеряно, если я не уйду отсюда, останусь навсегда? В этом доме достаточно места и для тебя, и для детей твоих, вы будете вместе жить и делить радость и горе, какие случаются у человека для того, чтобы через них он мог ощутить суть своего бытия… Пускай скитаются те, у кого нет своего гнезда, — у тебя-то оно есть, Илмар Крисон. Воротясь с чужбины, — разве не можешь ты поставить свой посох в угол? А тут хорошо. Нет здесь никаких угроз и никаких тайн, над которыми надо размышлять ночи напролет. Все бури пронеслись поверх толстых соломенных крыш, поваленный забор не будил мыслей о мести, и субботним вечером, когда после баньки ты надевал чистую рубаху, все нечистое оказывалось вымыто и из помыслов твоих тоже. Илмар, Илмар, зачем тебе возвращаться обратно с ненавистью в сердце, с жестоким умыслом — око за око, зуб за зуб?.. Быть может, ты никого и не выследишь, а выслеживая, сам попадешь в западню и погибнешь так же, как погибли твой отец и Роберт Вийуп.

Илмар ночевал вместе с младшим братом в той же комнате, где спал в детстве. И должен был рассказывать о том, что повидал в дальних краях. Странно, думалось ему, как это их могут интересовать подобные, ничего не значащие пустяки? Рассказ брата о здешних делах, о том, как объезжали молодого жеребчика и как прошлой осенью на Мартынов день ходили в ряженых, был куда интересней.

Теперь хозяйствовала и правила семейством мать. Сестра показывала пестрые половики, сотканные за зиму, предназначавшееся Илмару тканое одеяло в зеленую полоску. По утрам на кухне гудел большой сепаратор. По вечерам низовой луг дымился туманом, доходившим до подножья бугра, где начинался сад, — выше не шел. Тогда долина напоминала озеро, — белесое и спокойное в свете луны. В загоне фыркали лошади, мимо окна вдруг прогудит летящий жук. С восходом солнца пастух гонит скотину на поляну. Дни теплые, воздух по ночам благоухал, вверх по речной долине тянуло легким морским ветерком. А две темно-зеленые полосы на росной траве указывали путь, которым соседский парень ходил в поселок к зазнобе. Осенью быть свадьбе… А на другой год крестинам. Будут расти новые пахари и ткачихи, солдаты и матери, в роще на погосте появятся новые могилы. И ничего не изменится, покуда не погаснет солнце. Илмар, Илмар, сколь малó то, что стало твоим уделом, по сравнению с тем, что происходит здесь! Почему же ты должен возвращаться?

Так прожил он два дня. Потом брат запряг лошадь и отвез его к морю, где он должен был дождаться парохода.

— Ты ведь до осени еще приедешь? — спросила мать, когда прощались.

— Думаю, да. Возможно, через месяц, Тогда уж поживу у вас подольше.

Каждого он одарил подарком, и каждый чем-то отдарил его на прощанье. Объемистый чемодан на обратном пути легче не стал. Разве мог знать Илмар, откуда взялась эта щемящая тревога на душе, когда подвода свернула в лес и ельник скрыл поля Крисонов? И почему он долго не уходил с палубы маленького пароходика, глядя на берег, устье реки и вершины сосен за дюнами?