Михаил Чулаки - Вечный хлеб

— Теперь-то что делать? Как дальше? Что же, так и лежать без помощи?!

— Будем лечить дальше, — грустно сказала девушка. — Вот очнется совсем от наркоза…

— Чего ждать?! Чего «будем»?! Кто ее врач?! Вы?!

Девушка покраснела:

— Нет, мы студенты… Я не знаю кто… У заведующей…

О, черт!

— Девушка, как вас зовут?

— Таня.

— Таня, где заведующая? Позовите ее!

— Она придет сама. Я не знаю…

Эта девочка еще и боится заведующей!

— Где она? Я позову сам!

Нужно было что-то делать. И было все-таки легче оттого, что можно было что-то делать.

Заведующая нашлась в предродовой, преобразованной временно в родилку. Высокая эффектная дама, она сразу вызвала в Вячеславе Ивановиче резкую неприязнь эффектностью своей, совершенно неуместной в этих стенах, жизненной силой, составлявшей такой контраст с болезненным изнеможением Аллы… Заведующая отдавала какие-то распоряжения, и видно было, что ей нравится сам процесс отдавания распоряжений независимо от их содержания, — но Вячеслав Иванович бесцеремонно перебил:

— Что ж там Калиныч без врача? Лечите, работайте!

Может быть, с заведующей так еще никто не говорил — хотя надо бы каждый день, судя по ее виду!

— А вы кто такой? Как сюда попали? Мужчина! Здесь роженицы!

Ага, она думает, что его можно перекричать? Его?! Сейчас?! Его, который в детдоме не боялся Царя Зулуса, которого боялись все!

— Такой, что надо работать! Лечить! Спасать надо! Сами напортачили! Под суд хотите!

Он надвигался на ненавистную даму, он готов был… Такое он испытал всего однажды в жизни. _Однажды десятилетний Слава не отдал Царю Зулусу морскую пряжку, которую нашел на улице и которой гордился, как ничем до этого в своей короткой жизни. Царь Зулус брал все, что хотел: порции за обедом, значки, книжки, деньги у любого из ребят — а десятилетний Слава Суворов не отдал морскую пряжку. Ну и получил. Он, конечно, не был ябедой — и гордился, что не ябеда, — а потому пришлось традиционно соврать, что упал с лестницы. Но от ненависти — а что сильнее детской ненависти, когда ты весь во власти тупого и злобного деспота, от которого не защитят ни закон, ни милиция, привычная опора взрослых! — Слава перестал бояться Зулуса. Но отомстить кулаками он рассчитывать не мог, не помогли бы и приемы «из настоящей жиу-жицы», которые разучивал Жиртрест по какой-то старой книжке. Царь Зулус был второгодник и в школе сидел как раз впереди Славы. И две недели Слава терпеливо готовил месть: собирал головки от спичек, порох из патронов, имевших широкое хождение по детдому, за которые он отдавал все свои компоты. И наконец настал его час! Целый урок он сыпал через бумажную воронку в задний карман Зулусу свою горючую смесь. А на перемене подошел и ткнул горящей спичкой! Он был уверен, что Царь Зулус его за это убьет, — и не раскаивался, и все равно не боялся! Царь Зулус пролежал дней десять в больнице. Он тоже оказался не ябедой — а то бы Слава мог очутиться и в колонии! Но самое удивительное, что и не попытался мстить, даже уважал с тех пор…

Что еще кричал Вячеслав Иванович заведующей, он не сознавал. Опомнился уже снова в страшном своей пустотой родильном зале. Заведующая что-то отрывисто спрашивала Таню и ее коллегу, отвечал больше ее коллега. Выслушала, что-то приказала и быстро ушла, не глядя на Вячеслава Ивановича. И он понял, что она его боится. Это доставило секундное удовлетворение. Только секундное…

Он подошел к Тане, уставший после вспышки, боясь услышать плохие вести.

— Ну что, Танечка?

— Вызываем бригаду.

— Какую еще бригаду?!

— Специальную. Городскую гематологическую. У них все средства. Главное, чтобы моча пошла. Мочи нет.

Моча, о которой не принято говорить, о которой и подумать-то совестно в связи с красивой юной женщиной, — потому что прелесть и женственность как бы отрицают низменные стороны физиологии, и невольно хочется думать, что милое существо и в уборную-то никогда не ходит, — моча вдруг стала средоточием жизни! Какая это прекрасная жидкость! Лучше всякого шампанского! Ничего в ней стыдного, низменного, тайного — о ней нужно говорить, кричать, молиться: только бы пошла моча! И счастье — это очень просто: это когда идет моча!

Алла пошевелилась, и послышалось тихое, но явственное:

— Болит!

— Выходит из наркоза, — шепнула Таня.

Ах да, наркоз. Была операция. Что за операция? Потом! Вячеслав Иванович заметался вокруг Аллы:

— Очнулась! Ну наконец! Где болит? Сейчас… Попить хочешь? Попей! Или винограду…

Алла открыла глаза, но смотрела в потолок, мимо Вячеслава Ивановича.

— Да что же? Она не слышит! Или не узнает?! Совсем плохо?!

— Сейчас. Еще выходит из оглушения.

И снова тихое, взывающее:

— Болит!

— Где болит! Аллочка, ты меня слышишь? Скажи, где болит?

— Болит… Голова…

Ответила! Но надо что-то от головы!

Вячеслав Иванович повернулся было к Тане — все-таки почти врач, — но та смотрела в другую сторону. Вячеслав Иванович посмотрел туда же: дверь распахнулась, в нее быстрым шагом входил решительный врач с чемоданчиком в руках, следом женщина, и тоже с чемоданчиком, следом еще двое, эти несли что-то вроде небольшого сундука. Бригада. Бригада!! Ну наконец-то! Теперь все будет хорошо. И моча пойдет!

Таня повернулась к Вячеславу Ивановичу:

— Они сейчас будут всякие процедуры… Всякие действия… Вам лучше не надо. Не смотреть.

И он сразу, с радостью даже покорился! Чтобы не мешать! Чтобы поскорей!

— Да-да. Только я близко. Если вдруг нужна кровь — то я. Вы им скажите, Танечка. Мы же кровные родственники.

Он вышел в коридор. Стульев здесь не было и он прислонился к стене, приготовившись долго ждать. Пожалуй, больше он сейчас ничего сделать не мог. Но уже сделал! Если бы не накричал на самодовольную заведующую, не притащил ее к кровати Аллы — была бы сейчас здесь бригада?

Равнодушно подумалось о том, что так и не пошел на работу, — впервые вспомнил. Ну и пусть, пусть хоть увольняют. Даже рад он был бы каким-нибудь неприятностям, потому что они каким-то странным образом связались в его сознании с состоянием Аллы, и выходило, что его неприятности — искупление за ее выздоровление.

Впервые подумалось и о родившемся младенце. Полагающихся чувств он к младенцу не испытывал — хотел бы, но не получалось. Наоборот, думалось о младенце с досадой, потому что хотя тот и невинен, как всякий младенец, в нем первопричина теперешнего состояния Аллы. Но все-таки в младенце родная кровь! Ну а раз чувств не было, Вячеслав Иванович стал обдумывать ситуацию сугубо практически; не захочет ли Рита забрать его туда к себе, на Камчатку?.. И тут же Вячеслав Иванович испугался своей мысли: ведь он как само собой разумеющееся исключил участие Аллы в выращивании младенца! Он стал уверять себя, что такое предположение естественно: ведь сейчас часто детей растят не матери, а бабушки, потому что матери заняты на работе, а когда одинокие — то и устройством личной жизни, только в этом смысле он и подумал, что Рита может забрать младенца!.. А ведь Рита еще ничего не знает. Нужно послать ей телеграмму.