Лев Экономов - Под крылом земля

Уже через пять минут мы смущенно переглядывались, чувствуя себя здесь совершенно лишними: на самолете был полный порядок.

— Что ж, братцы-товарищи, так и запишем, — сказал Герасимов, доставая засаленный блокнот. — Запишем в назиданье другим.

— И будем есть холодные галушки, — проговорил кто-то нарочито обиженно.

Всем сделалось весело.

— Да, послушай-ка, Мустафа, — обратился Герасимов к Шплинту, — что это у тебя за хомутики на трубопроводах?

— А что? — насторожился механик.

— Так просто. Хорошие хомутики.

— Сам сделал!

Герасимов удовлетворенно хмыкнул, а уходя, сказал, хмуря косматые брови:

— Насчет хомутиков напиши заявление председателю комиссии по изобретательству. Или порядка не знаешь? Дело стоит поощрения.

Ужин уже кончался, когда я пришел в столовую. Вкусно пахло жареной рыбой. Летчики встретили меня веселыми возгласами:

— Давай со свежими силенками!

Заядлые рыболовы Шатунов и Лобанов угощали рыбой товарищей. Я не заставил себя упрашивать.

— Вот рубает, так рубает! Смотри, центровка в полете нарушится! — подшучивали летчики.

Кобадзе весело смеялся. И вдруг сказал:

— Там у палатки Брякин тебя ждет. С вечерним поездом прикатил.

Я вскочил. «Неужели что-нибудь с самолетом?» Побежал к белевшей в сумраке палатке. Брякин в непомерно раздутых галифе, щелкнув каблуками, доложил торжественно:

— Товарищ лейтенант, самолет и мотор полностью восстановлены. Машина к боевым действиям готова.

— Хорошо, — сказал я как можно спокойнее. А хотелось броситься ему на шею. — Молодец, не подвел! — Ну, рассказывай все подробно.

Брякин усмехнулся плутовато и передал мне книгу в сером дермантиновом переплете.

Я увидел на титульном листе буквы «Л. Н.», написанные моей рукой. Это был философский словарь, который я подарил Людмиле в первомайский вечер. Она возвращала его.

Мне хотелось узнать, как, при каких обстоятельствах она передала словарь, что говорила, но я постеснялся расспрашивать Брякина. А он вдруг начал рассказывать, что Людмила сейчас очень много работает, до полуночи занимается в библиотеке и если это будет продолжаться, то ее ненадолго хватит.

— А ты откуда все это знаешь?

Брякин провел рукой по лицу и взглянул на меня настороженно:

— Через Майю знаком. Через пионервожатую. Они вроде бы подруги.

Брякин снова провел рукой по лицу.

— Мучается она сильно. Будете в городе — зайдите.

— Она так и сказала?!

— Майя сказала. В общем, я пойду. Разрешите? — И Брякин, поскрипывая сапогами, пошел вдоль палаток.

Значит, Людмила не замужем! Что же у них произошло? Ответа ждать было неоткуда.

Спала речка, усыпанная звездами. Темные днем воды ее сейчас посветлели и были видны далеко, далеко. В них, как в зеркале, отражался невидимый в темной зелени заборчик из тонких жердей, палатки с острыми верхушками. Вспыхивали на миг подбои облаков — наверное, прожектористы пробовали свою технику.

Скудна цветами недолгая летняя ночь. Но зато какое разнообразие звуков можно уловить в обманчивой тишине! За темной стеной леса, отделенной от земли полоской тумана, слышна далекая песня. Доносится побрякивание колокольцев — пасутся лошади в ночном. Где-то во ржи выкрякивает полуночник-дергач, мягко шелестит трава под ветром. Я вслушивался в эти с детства знакомые звуки и вспоминал о далеком доме на Ярославщине.

Безмятежная пора: ни забот, ни тревог. Нет, были, конечно, и заботы, и тревоги. Но разве можно сравнить их с теперешними? Мысли снова возвратились к Людмиле. Какой-то мудрец сказал, что любовь — это счастье. Но это и страданье. Я не должен любить ту, которая бросила меня, ушла к другому, и люблю, и не верю, что она с другим.

Проверка показала, что самолеты содержатся в порядке, укомплектованы всем необходимым, но почти на каждом есть мелкие недоделки. Инженер-майор, просмотрев дефектные ведомости, решил отметить в приказе хороших, рачительных механиков, а тем, кому нужно подтянуться, поставить на вид.

— Я лично сделал бы иначе, — возразил Лерман. — Уж коли командование доверило комсомолу первую половину дела, пусть доверит и вторую. — Лерман посмотрел на всех. — Давайте выпустим сатирическую колючку. Проберет не хуже приказа, вот увидите.

Одинцов потер пальцами высокий с залысинами лоб.

— Пожалуй. Выпускайте колючку!

Лерман тотчас же отправился разыскивать Мокрушина, над которым после собрания взял шефство, и вскоре привел его.

— Надо все сделать до утра. — Лерман довольно потирал руки — он не думал, что так быстро договорится с Мокрушиным, и приписывал это исключительно своим агитаторским качествам. — Придется пожертвовать часом сна. Искусство требует жертв!

Все-таки чуточку смешной был этот Лерман! В общем неплохой руководитель молодежи, он никак не мог отделаться от лозунгов и цитат и сыпал ими часто совсем не к месту. Сколько раз я говорил ему об этом, но он забывал и снова принимался декламировать языком плохой газетной передовицы.

— Надо, чтобы карикатуры били не в бровь, а в глаз.

— Тебе виднее… — Мокрушин пожал плечами.

Он стал другим: равнодушным ко всему, пассивным. Просили его что-нибудь сделать — делал молча, с безразличным выражением лица, посылали — с таким же безразличием шел. И замкнулся снова. Несколько раз я пытался заговорить с ним — он слушал, сумрачно глядя в сторону, и молчал.

— Почему это мне виднее? — возразил Мокрушину Лерман. — Вместе что-нибудь придумаем. Коллегиально. В коллегиальности вся сила.

Мокрушин снова пожал плечами и стал затачивать карандаши.

Можно ли в «Колючке нарисовать механиков, с которых следует брать пример? Одни говорили нельзя, другие — можно. Решили сделать дружеские шаржи. И прежде всего — на Абдурахмандинова.

— Понимаешь, Мокрушин, — объяснял Лерман, — главное — сказать о том, что Абдурахмандинов изобрел очень удобные и надежные хомутики для затяжки гибких трубопроводов. Но за то, что он не сделал изобретение всеобщим достоянием, его можно покритиковать. Слегка, разумеется. Абдурахмандинов — наш актив. Лицо Мокрушина помрачнело.

— Не буду рисовать шарж.

— Почему?

Сержант нагнул голову, чтобы скрыть малиновые пятна на скулах.

— Эти хомутики придумал я. Он предложил мне испытать их. Я согласился: своей машины у меня, сами знаете, нет. Мы договорились, что после испытаний он доложит инженер-майору. А на другой день Шплинт сообщил, что хомутики не держат. Я поскорее отказался от этой затеи, не хотелось снова попадать в историю.

— Хорош Шплинт! — сказал Герасимов. — Придется его помянуть не за здравие, а за упокой. Зажмите-ка его в хомут, да покрепче, — он сжал пальцы в кулак и потряс им.

— Это плагиат! — воскликнул Лерман. — Надо сказать инженеру!