Лев Успенский - Пулковский меридиан

Дорогой друг Василий! Буду тебе все объяснять по порядку. Как взяли Горку, какой-то чудак приказал: курсантов — в тыл для обучения. Уже стали с позиции снимать.

Прямо скажу — прошел у нас ропот. Курсант да матрос в армии, как в теле кости. Куда же нас уводить?

Ну, наш командир, пока распоряжение выполнялось, сообщил кому следует, даже говорили — в Цека партии. После чего приказ отменился. Кому надо, была вздрючка, а мы остались у врага против Копорья, как бельмо на глазу. И 21-го числа пошли вперед в составе 6-й дивизии и выбили врага из деревни Керново.

Ну, дорогой наш друг Василий Федченко, умирать будем — про эту деревню забыть нельзя.

Когда пришли мы туда — солнце за лес. Вышли за деревню на мокрую луговинку. Там мы увидели шесть рвов. И в них кое-как сброшены честные наши товарищи, расстрелянные белым гадом Неклюдовым. Одни рвы совсем зарыты, другие наполовину, а два рва совсем не закопаны, даже убитых скинуть не успели. И они лежали в кустах, кто как лег в последний час, — человек около шестидесяти. Ну, Вася, видел бы ты это!.. Тихо-тихо, только вороны на соснах каркают. Солнце красное-красное. По болоту стоит туман. Ветра нет, цветы белые в траве цветут, которые ночью сильно пахнут. Ох, и сейчас еще мутит меня от этого запаха.

Постояли мы, посмотрели… Который мертвый избит весь, у которого руки за спину выломлены… Что тут было? Какая им была смерть? Легко ли после этого дать врагу пощаду?

Назавтра рванулись еще вперед, а третьего июля ударили еще раз. Дождичек был… Вырвались под их пулеметы и тебя вспомнили: впереди — замок, и бьют оттуда смертным боем. Если бы соседи наши еще раньше не взяли двух деревень — Петровицы и Глобицы, — не дорваться бы нам до этого замка. Еще — артиллерия поддержала. Дорвались!

Вот, дорогой товарищ курсант Федченко, таковы наши хорошие новости. Ну, есть и неприятности. От нашего взвода осталось налицо семь человек, а остальные либо раненные ушли в тыл, либо пали за рабочий класс в бою с врагом. Первым погиб в горячей штыковой схватке твои дружок Леня Соловьев около деревни Калище. Потом ранило Волчка и Перетерского маленького. А там, что ни схватка — то и могилка. Но мы не унываем: не зря померли люди! Надо будет — на наше место сотни встанут.

Ну вот, дорогой Вася! Как ты — учишься или еще лежишь? Торопись выздороветь, а то без тебя выбросим гадов за эстонскую границу.

Мы все интересуемся, видишь ли ты ту смелую девушку Марусечку, которая навещала тебя? А ежели видишь, то ей от нас курсантский привет и обоим вам много лет здравствовать.

Вася! Тут в Глобицах оказался твой бывший комбат товарищ Абраменко. Он теперь комполка. И он спрашивал про тебя и говорит, что ты за Копорское дело представлен к ордену Красного Знамени, с чем тебя поздравляем и в чем хотим с тобой сравняться.

Александрович сейчас в наряде.

А засим прощай, дорогой Вася Федченко. Скорей поправляйся, отгуливай свое время и нас не забывай. Остаюсь твой верный друг Иван Чернов, а за Ивана Хрущева, Андрюшу Силина, Федю Гоголя, Бутылкина Петра Ферапонтовича, Гингера Самуила и Александровича расписался по их собственноручной просьбе он же.

4 июля славного 1919 года.

Деревня Копорье.

Иван Чернов ».

«Милый дедушка.

Мне здесь очень хорошо и весело. Я сломал очки, но няня Груша искусно связала их ниткой. Сначала немного терло нос, а теперь ничего. Так что не сердись Мы были тут в пещерах с Фенечкой и нашли таинственный след. Я его зарисовал. Вчера я плыл-плыл по озеру и переплыл наискось через бухту, даже сам удивился. Я забываю заниматься по алгебре, но Фенечка мне напоминает.

А потом, наоборот, уж я помогаю ей делать разложение на множители; от них у нее заскок. Здесь был отряд и арестовали двух дезертиров. Когда их вели по деревне, некоторые плевали им вслед, а их мать стала вопить на Советскую власть, но начальник прицыкнул на нее и она осела. Белый фронт на Сяберском озере — это недалеко от нас, но их сюда не пустят. Вчера у нас было два спора с няней Грушей и бабушкой Феней. Они говорили, что Фенечка дура, если хочет быть ученой и путешествовать, и что простой девушке об этом думать нельзя. Потом они стали говорить глупости, будто бы ты генерал, и не может быть, чтобы ты был за большевиков. И сказали, что «ворон ворону глаз не выклюет». Напиши мне заказным письмом, что ты за большевиков, а то они мне ни за что не поверят. Я очень загорел. Тут большевики учат мужиков, чтоб сеяли клевер, а Петр Булыня его по ночам вытравливает конями и пускает на него даже большого поросенка. Я думаю, каждому умному человеку такая глупость не понравится.

Дедушка, милый! Позволь мне здесь остаться до десятого числа! Я уже выучил параллелограмм и начал трапеции. Няня говорит, что я пью молоко ведрами. И напиши им, что ты за красных, а то они не верят.

Целую тебя крепко. Поклонись от меня Валерии Карловне и Дмитрию Марковичу и Жене, если придет, и дяде Коле. Еще тебя целует Фенечка, а няня Груша кланяется.

Твой Вова Гамалей.

У меня есть два скворца, одна галка и три змёщшх шкурки. Скоро мне подарят крота, а я его подарю тебе или Жене. Все. Только напиши еще, как война и кто кого побеждает. Пиши заказным, потому что мне это важно».

«Ваше высокопревосходительство!

Я в отчаянии, что на Ваш тревожный запрос от 25 июня мне удается ответить лишь месяц спустя, да и то не столь полно и обстоятельно, как надлежало бы.

Умоляю Вас отнестись к этому постыдному запозданию возможно снисходительней: мы сейчас живем и работаем в условиях более чем кошмарных.

Вы, Ваше высокопревосходительство, горько упрекаете меня в том, что я нарушил свое обещание, допустив на фронт лучшие красные части, в частности отряды курсантов и коммунистические рабочие отряды. Вы справедливо указываете, что именно неожиданное появление на позициях этих отборных большевистских полков вызвало отход Вашей армии от побережья, оставление сильной позиции у Копорье — Петровицы и дальнейшее пагубное отступление.

Убедительно прошу Вас, Ваше высокопревосходительство, расценить это все не как результат нашей нерадивости или тем паче злой воли, но как следствие вмешательства в здешние дела новой силы, бороться с которой оказалось решительно невозможным.

Если бы все шло так, как мы предполагали, если бы главари Петрограда, с Зиновьевым во главе, имели мужество принять на себя ответственность за оборону города и отказаться от московской опеки, никто не помешал бы нам довести наше дело до желанного конца.

Я на это и рассчитывал. Я был твердо уверен (остаюсь уверенным и поныне), что многие из них (Зиновьев, Евдокимов, Бакаев в том числе) не только противопоставляют себя Ленину и группе его верных союзников, но что за этой явной оппозицией кроется острая тайная ненависть к нему, способная в любой подходящий момент вылиться в самые крайние формы. Не берусь судить о причинах этой ненависти. Но на ней я построил свои планы.