Лев Успенский - Пулковский меридиан

Еще меньшее число испуганных, бледных, вывалянных в грязи, изодранных на деревенских изгородях людей попало в плен… Их колотила та же знакомая уже Лепечеву лихорадка, озноб, в каком бился месяца два назад потомок адмирала Нэпира на Кронштадтском рейде… С ужасом водили они тяжелые одурелые глаза вслед за каждым проходящим курсантом: «Моряки! Красная Балтика… Ну, кончено…»

Над деревней Разбегай занимался рассвет. Комиссар отряда вызвал к себе политруков и особо отличившихся курсантов: надо было немедленно укрепить занятый пункт. Трудно было сомневаться: остатки ливенцев постараются взять реванш, отомстить за поражение.

Так оно и случилось. Когда стало достаточно светло, белые пошли в контратаку. Но силы их были уже надорваны, моральное состояние снизилось, порыв с каждым новым отпором иссякал все скорее.

И вскоре штаб смог донести высшему командованию, что правый фланг советских войск, наступавших на Красное Село, обеспечен надежно и окончательно.

После полудня Павел Лепечев сидел на камне за одним из сараев, дышал всей грудью и смотрел вперед. Ни одного выстрела больше. Никакого движения на той стороне. Неужели — произошел перелом? Неужели — начинается их поражение?

Он сидел, радуясь законному, с боя взятому краткому отдыху, ничтожной передышке; а восточнее фронт рычал попрежнему; там курилась дымом пологая Каграссарская высота. Там развертывались другие, но тоже связанные с этими в одну прочную цепь события…

Утром двадцать третьего на участке 1-го Башкирского полка чуть было не случилось страшное.

Полк по кустистой и болотистой равнине, западнее станции Горелово, выходил к поднимающейся над ним Каграссарской горе перед Красносельскими лагерями. Она вся дымилась, грохотала выстрелами. И все же цепи башкир, редея, шли вперед. К ночи были захвачены деревни Большое и Малое Пикко — груды тлеющих бревен, развороченные артиллерией постройки.

Штаб полка ночевал в финском Койерове. На рассвете командир выдвинулся со связистами к самой передовой, в болото. Одна рота расположилась в резерве, в первом снизу овражке на склоне Каграссар.

Около восьми утра комиссар Мельникова по кустам доползла до этой роты: люди готовились сменять бойцов первой линии. Было еще темновато и тихо. И внезапно, как раз в тот миг, когда, спустившись в овраг, Мельникова собрала вокруг себя свободных бойцов для короткой беседы, высотка сразу снова ощетинилась огнем и грохотом. Стрельба нарастала с каждой секундой. Заговорили орудия белых. Потом сверху покатилось хриплое «ура».

Антонина Мельникова взбежала на край овражка: что это?

По склону горы с юга надвигались три, четыре, пять цепей противника. Рота? Две? Больше!

Было видно, как по нашим, прочно державшимся доселе в Большом Пикко, хлестнули два пулемета… Передовые взводы башкир дрогнули, стали отходить, потом, не выдержав прямого огня, побежали… Прорвут, сейчас прорвут фронт! Нельзя допустить их до шоссе. Стойте, братцы, стойте!

Комиссар Мельникова оглянулась. Где командир роты? На глаза ей сразу же попался худенький мальчик, бежавший к ней из-за кустов. «Худо дело, комиссар! — кричал он. — Командира убило, ротного… Теперь — пропало все!» Антонина рванулась вперед… Около, прислоненная к ольховому стволу, стояла чья-то винтовка. Она схватила ее.

— Товарищи! Товарищи! Милые, вперед, за мной!..

Резервная рота услышала и увидела ее. Около сотни человек, щелкая на бегу затворами, кинулось из оврага наверх, столкнулось с бегущими со склона вниз белыми… На миг все смешалось… Потом противник дрогнул и бросился обратно… Медленно, отстреливаясь, отошли к своему овражку и наши. На скате горы рвались снаряды…

Прошло две или три минуты ожидания. Потом быстрый шум побежал по рядам… «А где же комиссар наш, ребята? Комиссар-то — где?»

Комиссара не было видно.

Белые как быстро налетели сверху, так же быстро промчались дальше вниз. Двое или трое пробежали совсем рядом. Антонина Мельникова закрыла глаза, притворилась мертвой: пристрелят, если не хуже! Минуту спустя она осталась одна в неглубокой глиняной яме, на самых начальных ступенях подъема к Каграссарской высоте.

Проклятые Каграссары! Вторые сутки! Странно только, почему не больно? Шевельнуться нельзя, а боли нет… Ой, только бы они не прорвали нас!

Гора над ней вся трещала зигзагами ружейного огня; работали два или три пулемета — белые. Но над гребнем рвались десятками наши шрапнели. Кое-где по склону поминутно вскидывались вверх — землей, дымом — фугасные. Если бы она не оглохла от разрыва, который свалил ее, она слышала бы теперь непрерывный свист пуль, вой снарядов…

На гребне горы была деревня Никулино. Она сгорела еще третьего дня. Десятки деревьев: рябин, берез, дубков, росших возле изб, — почернели, обуглились. Но дальше к востоку, поодаль от построек, одно дерево уцелело. Это была липа — кудрявая, раскидистая, с кроной в виде правильного купола. Тоня Мельникова на нее вела своих башкир во время последней атаки. На нее и она, и командир Королев, и все бойцы смотрели с ненавистью и надеждой во все время этого наступления. «Отдельно стоящее дерево на вершине Каграссарской возвышенности». — Да, да! Вот оно! Оно и сейчас было у нее перед глазами.

Она хотела поднять голову, еще пристальней всмотреться в липу, но в этот же миг страшная слабость оплеснула ее. Сразу совершенно обессилев, она упала головой на глину.

«Милые! — подумалось ей. — Милые! Отбейте гору».

Командир Королев сердито кричал сквозь шум боя своему помощнику, сидя по колено в воде у телефона за вывернутым из торфяника огромным древним пнем.

— Ну вот! Я так и знал! Говорил ей! Зачем было итти? Вот и убили. Такой комиссар! Эх! Пойдете — в оба смотрите: хоть тело-то чтоб мне вынесли… А, да, да! Алло! Алло! — вдруг закричал он, отчаянно дуя в трубку. — Да! Шестая? Шестая? Где ты? Ну, я второй… Плохо! Смяли. Жмут. Опять сел в болото… Да, держимся… но — трещим! Комиссара убили. Мельникову, комиссара… Да, слушаю… На отдельную липу? Так и шли. А кто? Курсанты? Давайте, давайте свежих. У меня 25 процентов… Что? Флот поддержит? Да что вы? Откуда флот? А? Шестая! Шестая! Эй!

Шестая исчезла.

Он передал трубку связисту.

— Просят продержаться до половины первого. Пять минут! На липу опять итти… Говорят — флот сейчас поддержит. Какой флот — не пойму. Моряки, что ли?

В эти минуты тысячи глаз с разных сторон, с разными Чувствами смотрели на одну и ту же липу на Каграссарской высоте.

— Наши позиции, ваше превосходительство? Изволите видеть — отдельно стоящее дерево на длинной горе… Они как раз там… — указывали на нее из Красного, от лагерей, офицеры родзянковского штаба.