Лев Успенский - Пулковский меридиан

«Все кончено! Опасность неотвратима! Гибель приближается! — всюду и везде кричали, шептали, намекали они. — Что такое Петроград, когда речь идет о революции?! Надо поставить крест на нем! Пора спасать все, что возможно; революционные кадры прежде всего!»

Зиновьев не был ребенком. Он ясно представлял себе, что произойдет через сутки после того, как Пален и Ветренко проскачут под Нарвскими воротами. Произойдет то же, что случилось в Париже на завтра после конца Коммуны, что случается всегда и всюду, где только побеждает контрреволюция. Но этой ценой он рассчитывал осуществить свои собственные планы, и цена не казалась ему несходной. Кровь тысяч и десятков тысяч питерских рабочих не пугала его: он твердо знал одно — его собственной крови при этом не прольется ни капли.

Смысл красногорского мятежа был очень ясен, а его планы разработаны заблаговременно и довольно тщательно.

В трудный для Красной Армии час, когда она не могла оказать неотложную помощь морякам Кронштадта, контрреволюционные силы решили пробить брешь в его обороне и открыть себе доступ к Питеру с моря. «На суше Советская страна имеет, как это ни печально, многочисленную и вполне боеспособную армию. Но ее флот, по счастью, фактически не существует. Не воспользоваться этим — грешно!»

Так думали и говорили враги, и в этом нет ничего удивительного. Но точно так же расценивали положение и многие военно-морские специалисты, официально служившие Советской России. Прискорбнее этого было трудно что-нибудь себе представить: воевать, будучи уверенным в поражении, немыслимо.

На первый взгляд положение и впрямь могло легко показаться безнадежным с того момента, как стальные колоссы Красной Горки, легко приподняв мопучие стволы, повернулись на 90 градусов против обычного направления и уставили хоботы на Кронштадт.

Все ясно понимали: да, армия не может уделить на борьбу с мятежными фортами сколько-нибудь значительных сил. Флот, конечно, у нас есть, и флот неплохой, что бы ни думали о нем противники. Но согласно стократно проверенным военно-морским теориям никакой флот не способен атаковать с моря крепость, стоящую на берегу. Он может делать такие попытки в единственном случае — при наличии абсолютного господства на море. Но теперь, после появления на Балтике серьезных английских морских сил, о таком господстве и в шутку говорить не приходится.

Итак, положение грозило стать катастрофическим. Оно и стало бы таким, если бы в Петрограде именно в этот миг не оказалось представителя Цека — товарища Сталина.

Ученик Ленина сумел с железной решимостью выполнить все, что ему поручил Цека партии сделать на Питерском фронте. Ломая все препятствия, осуществляя указания партии, выработанные еще весной на ее очередном съезде, стратег и военачальник в предельно трудной и сложной обстановке разработал план действий, приведший к победе.

Сталин задумал взять мятежный форт совместными действиями армии, флота и воздушных сил, наступая на него и с суши и с моря сразу. Операцию эту предстояло осуществить мгновенно, раньше, чем на помощь мятежникам сумеют прийти с суши генерал Родзянко, с моря — его королевского величества адмирал Коуэн.

Этого мало. Глубоко веря в силы и разум народа, в великую преданность рабочих Революции, коммунисты решили нанести по противнику не один удар, а два сразу: на фронте и в глубоком тылу. В тот же день, в тот же час, как войска пойдут в атаку там, на побережье залива, разгромить контрреволюционные гнезда в самом Петрограде.

Выполнить это, действуя обычным путем, было невозможно. И вот предлагается еще раз нечто, до тех пор неслыханное и небывалое: в роковую ночь наступления в городе будет произведен поголовный массовый обыск; он словно железным неводом охватит буржуазные кварталы.

Пройдут десятки, а может быть, и сотни лет; замечательно задуманная, с поразительной энергией осуществленная операция эта навсегда останется великолепным образцом боевой революционной гибкости нарождавшегося советского военного искусства.

Выдвинутое уполномоченным СТО решение было встречено в штыки глубокомысленными стратегами из военных и, особенно, военно-морских штабов. В недоумение, смешанное с возмущением, пришли не только скрытые враги. Ужаснулись и многие честные военспецы.

Все они еще со скамей кадетского корпуса воспитывались в духе слепого преклонения перед «лукавым Альбионом» — Англией, перед ее военно-морской наукой, перед выработанными ею стратегическими доктринами. Авторитет «владычицы морей», ее «лучших в мире», «несравненных», «великих» флотоводцев был неопровержимым в их робких глазах. Они знали наизусть каждое слово Нельсона и даже Битти. Они редко вспоминали Ушакова и Сенявина, Нахимова и Бутакова.

«Флот — против сухопутной крепости? — ужасались они. — Провал, верный провал! Вспомните Дарданеллы пятнадцатого года: какое фиаско! И ведь это английский флот действовал против жалких турецких крепостных сооружений! Да, да… Действовал при наличии «господства на море»… А тут… Нет, об этом можно говорить только курам на смех…»

Протестуя против планов, разработанных «лицом гражданским» — представителем Цека, эти офицерики забывали даже то, что учили когда-то. Английский флот в 1915 году не смог взять Дарданеллы, а корабли Федора Ушакова за сто семнадцать лет до этого овладели неприступными твердынями Корфу! «Русские хотят со своими кораблями приплыть на наши бастионы!» — веселился противник до начала штурма. «Русские — удивительные мастера морской стратегии и тактики!» — признавал он, когда Корфу пал. Корфу недалек от Дарданелл, но офицерики о нем не помнили.

Протестуя против планов Сталина, люди эти расписывались в своем командирском бессилии, в рутинерстве и косности. Шаблон был их богом. Западные неподвижные доктрины — идолом в его капище. Понять и учесть то новое, что открыла перед военной мыслью эпоха великих революционных сдвигов, было свыше их сил. И представитель партии не посчитался с их возражениями. Твердой рукой выполняя то, что она ему поручила, он отшвырнул с дороги маловеров и скептиков, чтобы итти к победе новым, революционным, партийным путем.

Этот путь привел к цели. Красная Горка не продержалась и трех суток. 16 июня форт пал. Ни Родзянко, ни даже Коуэн не подоспели ей на помощь: они были уверены, что «красные» не могут их опередить.

«Морские специалисты, — со спокойной иронией писал шестнадцатого числа в радостный день торжества Сталин Владимиру Ильичу, — утверждают, что взятие Красной Горки с моря опрокидывает морскую науку. Мне остается лишь оплакивать так называемую науку…»

Нам понятна теперь эта сдержанная насмешка над старческими колебаниями и сомнениями карликов обветшавшей военной мысли. Мы знаем приговор истории по поводу этих сомнений; слова «Красная Горка» для нас звучат напоминанием об утренних днях новой революционной стратегии.