Юрий Карабчиевский - Каждый раз весной

Самый существенный недостаток ремонтной работы-это именно необходимость полной отдачи. Невозможно искать неисправность в схеме и думать о чем-то другом, например… ну да, например, о литературе. Более того, это очень опасно. Не для жизни, я не это имею в виду. Бедный наш Александр Галич — все-таки единственный русский писатель, погибший от высокого напряжения, и думаю, еще долго будет единственным, разве что кто-нибудь из наших тамошних ухитрится заработать электрический стул… Но Галич не был профессиональным ремонтником и вообще, думается, плохо представлял, где оно прячется, это электричество. Ткнул наугад, тут оно и выскочило…

Нет, я говорю не про опасность для жизни — про опасность для дела. Зазеваешься-и простая, привычная операция обернется неделей хлопот и хождений, треплей мозгов и нервов.

Вот ты наживил на отвертку крохотный винтик, вставил в отверстие и подумал: «Вступление надо переписать. Убрать заискивающие интонации, строже, проще, никаких фортелей…» Так мужественно, деловито подумал-и глядь, отвертка и дернулась, самую малость; и винтик — звяк! — и уже не поймаешь, секундой бы раньше! И во-первых, другого такого нет, тоненького, один миллиметр, может, дома, но надо еще найти, и завтра снова сюда тащиться, а ведь был уверен, что все, что закончил, собирался заняться своими делами и уже весь день расписал по часам. Но это еще не самое страшное. А самое — то, что он, дорогой, валяется где-то там, в сердцевине, в сплетении элементов и паек, и уж точно что-нибудь там замкнул. И сейчас ты включишь пакетник-и бух-бух-бух!.. Или лучше того: включишь пакетник, и будет все хорошо и тихо и сегодня, и завтра, и послезавтра, а после-после, в твое отсутствие, — дым, грохот и женский визг… И сгорит не предохранитель, там у тебя «жук», потому что таких, на шестнадцать ампер и нужной формы, уже два года как нет на складе, жук-предохранитель останется цел, а сгорит, наоборот, силовой трансформатор-вонь, паника, дым, и новый весит двадцать три килограмма, его тебе надо везти на такси, и неделю еще промучишься ставить. И это все не избавит от поисков винтика, который по-прежнему лежит, замыкает, ему все равно, какой силовик, старый ли, новый…

Так гибнет очередной свободный день, «библиотечный», как говорят научные работники, которые в эти свободные дни будто бы ходят в библиотеку. Так или несколько иначе, неважно, гибнут почти все мои библиотечные дни, один за другим.

Вечером наконец, притащившись домой после многочисленных поисков неисправности, когда не присядешь, не перекусишь, потому что надеешься: вот-вот, вот-вот, когда над тобой почти непрерывно нависает общительный хозяин прибора… Ведь бывают не только хозяйки, бывают хозяева. Все они в глубине души технари, мастера-золотые руки, все знают, все могут, и тут — могли бы и сами, да только как бы не желают мараться и тратить свои драгоценные силы… К вот он нависает, сопит, выглядывает, почти касаясь твоего плеча, шумно и суетливо отскакивает, когда ты отклоняешься, чтобы взять паяльник или зайти с другой стороны, спрашивает время от времени: «Ну что, никак? Темный лес? Крепкий орешек?» Каждый твой промах: заклинивший винт, непрочную пайку, упавшую крышку, а еще бы лучше искрение, дым, отказ исправного прежде блока-воспринимается им со сдержанной радостью, с усмешкой сочувствия и понимания, с почти похлопыванием по плечу. Мол, как же. знаем, бывает, да-да, вот и мы, не так, разумеется, часто, не так глупо, но тоже, тоже порой ошибаемся…

Думать в этих условиях нет никакой возможности, можно только перебирать в уме стереотипы, накопленные многолетним опытом. Но часто этого недостаточно. Хозяин прибора (во всех документах, в актах, нарядах, в заводском обиходе и в нашем рассказе именуемый впоследствии «заказчик») оставляет тебя только на один час — уж обедает он, трава не расти, в одно и то же отведенное, время. Тут бы, кажется, и тебе-во рту пересохло, башка гудит-сходить куда-нибудь, попить чаю, съесть сосиску, просто отвлечься, но ты, не усомнившись, остаешься на месте. Потому что именно в этот час, свободный от барской опеки и хамской заботы, ты и сможешь наконец спокойно подумать, сконцентрировать опыт, сфокусировать зрение-и найти проклятую неисправность. И бывает, что так оно и случается, но чаще всего — ничего подобного. Ты уже слишком устал, напряжен, задерган, и всего лишь час, а быть может, и меньше, может, сорок минут или даже двадцать… И если раньше ты хоть не думал о времени, то теперь ты его начинаешь считать, то и дело поглядывая на часы: сколько осталось. Вот сейчас он появится… И он появляется. Лоснится, облизывается, ковыряет в зубах, улыбается приятельски, с пониманием: «Ну как, все так же? Крепкий орешек?..»

Что было бы самым разумным в такой ситуации? Сказать себе: все, на сегодня хватит! — собрать инструменты и смотаться домой. Пообедать, полчасика покемарить, принять душ, посидеть за машинкой. Серьезного уже ничего не сделаешь, но хоть вычеркнешь два-три неудачных слова, заменишь другими, которые вычеркнешь завтра. Все-таки останется чувство, что ты в работе. А потом перед сном развернул бы, схемку, поглядел поспокойней и повнимательней и ткнул бы пальцем: скорее всего вот тут. И назавтра бы почти наверняка оказалось, что если не тут, то уж где-то близко.

Но так разумно ты не поступишь, потому что надеешься: вот-вот, вот-вот, потому что завтрашний день так заманчиво был расписан и смертельно жаль отдавать его идиотским этим приборам, паскудным заказчикам, их сучьему начальству, твоему такому же и дальше, и дальше, и выше, и выше… И что за такая проклятая жизнь (так ты все более раздражаешься, все надежней теряешь способность соображать), что ты, профессиональный писатель, седой, лысый, отец семейства, автор не такого большого множества, но все же изрядного количества книг, за которые не стыдно и ответить где следует (ты имеешь в виду ведомство Господа Бога), что за жизнь, что за такая страна, что ты вынужден ползать среди этих железок, голодный, усталый, в поту и дрожи, не имея возможности сесть за машинку и заняться исконным своим трудом, который и сам по себе не сахар… Вот вступление, черт бы его побрал, лежит уже месяц напросится в руки, и ведь, главное, ясно, что надо делать: убрать заискивающие интонации, строже, проще, никаких фортелей…

И тут ты как раз теряешь тот винтик. Ну не винтик, читатель может подумать, что в приборе ничего, кроме винтиков, нет. Ладно, ты не теряешь винтик, ты просто меряешь напряжение тестером, который случайно включен на омы, и у него сгорает головка. Это крах, это просто конец всему, на заводе нового не допросишься, а работать нечем, без него как без рук… Ну и так далее.

Я пишу эти строки в деревне, в собственном доме (!), купленном всего за двести рублей и отремонти… Ну да, разумеется. Попросту восстановленном мною из пепла, из древесной трухи, из кирпичной пыли — все это со вздохами, стонами, проклятьями, с жалобами на несчастную свою судьбу, которая только тем и занимается, что изобретает заботы и хлопоты, отнимающие у меня драгоценное время и такие же силы…