Константин Паустовский - Том 2. Черное море. Дым отечества

Татьяна Андреевна посмотрела на море. Над ним расстилался пасмурный теплый денек. В светлой воде отражались слоистые облака и оконечность косы с несколькими соснами. Одна из них была сломана снарядом. Вершина ее лежала в воде.

На севере беспорядочно захлопали выстрелы, возник позванивающий гул. Зина испуганно сказала:

— Связной летит. Сейчас сбегутся командиры, попадет нам, Татьяна.

Татьяна Андреевна смотрела на черную точку, мчавшуюся по краю горизонта. Вокруг нее вспыхивали белые облачка на таком же белом небе.

— Это Кондрашов, — сказала Зина. — Лупит через немецкую зону. Отчаянной судьбы человек!

Самолет промчался над головой и пошел на посадку за лесом. Татьяна Андреевна быстро дополоскала рубахи, сложила их в таз и, нагибаясь, потащила таз к блиндажу. Там между соснами была протянута веревка. Зина тоже торопливо дополоскала белье: ей тоже хотелось поскорей увидеть Кондрашова, узнать новости.

Татьяна Андреевна развесила рубахи и побежала через лес на другой берег косы. Следом за ней бежал санитар Ткаченко — маленький, длинноносый. Ему очень хотелось обогнать Татьяну Андреевну, но из вежливости он отставал, не решался на такой, по его понятию, грубый поступок.

Кондрашов, окруженный командирами, стоял на берегу. Среди них Татьяна Андреевна увидела Лугового. Он и здесь, под непрерывным огнем, не потерял былой подтянутости, но только похудел, почернел и часто ласково, как-то по-стариковски улыбался.

Татьяна Андреевна остановилась, чтобы отдышаться, посмотреть на командиров, и у нее заколотилось сердце. По их строгим, слишком спокойным лицам, по тому, как Кондрашов, насупившись, закуривал папиросу, по лицу Лугового, внимательно смотревшего на море, где ничего не было, она поняла, что случилось нехорошее.

Кондрашов увидел Татьяну Андреевну, пошел к ней навстречу.

— Что случилось? — спросила она, протянула Кондрашову руку, но отдернула ее и начала вытирать о платье — рука была мокрая.

— Бросьте, — сказал Кондрашов. — У меня лапа грязнее вашей. Письмо я вам привез. Чудом оно ко мне попало. Вот!

Он начал рыться в полевой сумке.

— Что же случилось? — снова спросила Татьяна Андреевна.

— Да как вам сказать, — неохотно, все еще роясь в сумке, пробормотал Кондрашов. — Ага, вот оно! — Он протянул Татьяне Андреевне измятый конверт и сказал как бы невзначай: — Ленинград обстреливают. Из дальнобойных.

— А вы откуда вылетели?

— Да все оттуда же, из Ленинграда. Письмо из Одессы, — добавил он, явно не желая разговаривать о Ленинграде. — Как оно попало к нам на аэродром — черт его знает! Какая-то добрая душа для вас постаралась.

Татьяна Андреевна взяла письмо, поблагодарила и пошла не в блиндаж, а в маленькую дощатую дачу, где она жила вместе с Зиной в первые дни до обстрела. По узкой лестнице она поднялась наверх, на веранду. Там стоял полотняный продырявленный шезлонг и котелок с высохшей вареной картошкой.

Татьяна Андреевна села в кресло, разорвала конверт, вынула письмо. Оно было из Одессы, от Пахомова. Она потрогала пальцами бумагу, — ей не верилось, что этот маленький листок был недавно на другом краю страны.

Татьяна Андреевна начала читать, но тотчас отвернулась и долго сидела не двигаясь. Она думала о Пахомове, его застенчивой ласковости, простоте. Вспомнила почему-то, как встретила его на мосту через Волхов в Новгороде. Пахомов шел в осеннем пальто с поднятым воротником и показался ей одним из тех нищих и веселых художников, что свистят, как щеглы, в своих мастерских. Что с ним сейчас? Здоров ли он? Жив ли? Увидит ли она его когда-нибудь? Когда? И где?

Она никак не могла дочитать письмо до конца, говорила себе: «Ну погоди же. Успокойся. Ну зачем это! Как глупо!»

Кто-то вошел на веранду, сказал: «А-а, вы здесь!»

Она подняла заплаканное лицо. У перил стоял Луговой, смотрел в бинокль на дымы на горизонте.

— Слушайте, — сказал Луговой, не отрываясь от бинокля. — Перейдите немедленно с Зиной в новый блиндаж. В лесу за дюной. Знаете? Там будет спокойнее. И перестаньте плакать. Нехорошо, если вас увидят заплаканной.

— Я понимаю, — ответила Татьяна Андреевна, вытерла глаза, встала и пошла к двери.

На пороге она оглянулась. Дымы росли. Их относило ветром к югу. Над морем лежала неестественная тишина. Она была страшнее самого жестокого боя. Внизу жужжал телефон, и приглушенный голос быстро повторял:

— Шексна! — Я — Ладога, Шексна! Я — Ладога! Передать командиру батареи. Десять вымпелов на вест от оконечности косы. Расстояние — три мили.

Татьяна Андреевна спустилась в садик около дачи, вспомнила, что не дочитала письмо, опять вынула его из конверта. Пахомов писал, что Вермель поехал в Новгород спасать ценности и вывезти оттуда, в случае опасности, Варвару Гавриловну и Машу. Еще он писал, что Мария Францевна ждет Татьяну Андреевну в Ленинграде, в Лесном.

Прогрохотали четыре удара, потом еще четыре, и, шурша, пронеслись снаряды. Это открыла огонь по немецким кораблям наша батарея.

Татьяна Андреевна пошла за Зиной в старый блиндаж. Зина укладывала сумку с перевязочными материалами.

— Где ты прячешься? — закричала она. — Бери скорей свою сумку. Начинается переплет! Как бы десант не высадили!

Татьяна Андреевна передала Зине приказ перейти в новый блиндаж. Они быстро прошли к этому блиндажу. Он был выкопан в крутом откосе лесного оврага и больше походил на пещеру.

Когда они подходили к оврагу, вдали так загрохотало, будто над морем трясли железные листы. Зина зажмурилась, нагнула голову и полезла в блиндаж. Татьяна Андреевна спустилась следом за ней и чуть не упала — так ее толкнуло в спину воздухом. Что-то ослепительно и зло лопнуло в лесу за оврагом.

— А будь ты проклято, — пробормотала Зина. — Ты понимаешь, что происходит? — прокричала она Татьяне Андреевне.

Снаружи грохотало, выло. Казалось, что блиндаж оседает и вот-вот обрушится. Татьяна Андреевна кивнула головой. Она понимала, что сейчас их обстреливают и с суши, и с моря. Потом в блиндаже стало темно. Кто-то загородил выход.

— Это вы, Ткаченко? — крикнула Зина.

— Я, — ответил запыхавшийся голос. — Здесь будет перевязочный пункт?

— Здесь. Что там слышно?

— Да что, — ответил Ткаченко. — Землю выворачивают вверх подкладкой. Прямо осатанели фрицы. Хотят взять на мушку.

— А вы не боитесь? — спросила Татьяна Андреевна.

— Бойся не бойся — снаряда не остановишь. Был страх, да весь вышел.

Но Татьяне Андреевне было страшно. Только усилием воли она заставила себя верить, что все это ей не мерещится, а происходит на самом деле. Она почти оглохла от взрывов, но эта глухота еще усиливала чувство нереальности того, что творится вокруг. Реальными были только самые близкие вещи — шрам на ладони, оставшийся с детства, песок, набившийся в туфли, всегда растрепанные волосы Зины, тонкий голос Ткаченко и наполовину высохший желтый цветок на высоком стебле. Он рос у верхней балки, подпиравшей вход в блиндаж, и после каждого взрыва долго покачивался.