Екатерина Шереметьева - Весны гонцы (книга первая)

Алена совсем приуныла. Всего один раз в седьмом классе она с тремя девочками танцевала на школьном концерте молдовеняску, да и то спутали фигуры и, не закончив, убежали.

В девятом классе учитель литературы Митрофан Николаевич всегда вызывал Алену читать стихи. Она охотно читала, чувствовала, что получается хорошо, и цепочки хвалили. А Митрофан Николаевич очень внимательно слушал. В последней четверти он сказал: «У вас, вероятно, артистический талант. Хотите выступить на вечере?» Алена согласилась со страхом и восторгом и больше готовилась к выступлению, чем к экзаменам. Уходила в лес и во весь голос, выкладывая всю душу, читала:

Потом бродила молча, вдыхая сырой, беспокойный весенний воздух, запахи смолы и хвои, прелого листа и молодых березовых почек, подставляла лицо свежему негру, лучам не очень щедрого северного солнца и думала о том, как после своего выступления на вечере скажет Митрофану Николаевичу, что хочет быть артисткой. Потом пела, подражая Обуховой: «Не брани меня, родная», — и опять читала.

Накануне школьного вечера девочки сказали ей, что к Митрофану Николаевичу приехала из Вологды невеста и он женится.

Алена на вечере не выступала, даже в школу не пошла — сказала матери и девочкам, заходившим за ней, что угорела. Спать легла рано — вместе с братишками, детьми тети Любы и Петра Степановича, ночью все обдумала и окончательно решила: уйти в вечернюю школу, поступить на работу, чтобы скопить денег и уехать учиться на артистку, а пока записаться в драмкружок при Доме культуры.

Жена Митрофана Николаевича, новая учительница математики, бойкая брюнетка, с неистощимым жаром играла все любимые Аленины роли: Бесприданницу и Любовь Яровую, Анну Каренину и Зою Космодемьянскую, вызывая восторги зрительного зала. Разве могла Алена рискнуть состязаться с ней?

Только теперь, увидя недоумение Вали и Глаши, она поняла, как глупо тогда поступила, как она беспомощна по сравнению с другими, как досадно, что она никогда нигде не выступала.

Консультация была назначена на семь часов, но Алена с Глашей в начале седьмого уже вышли из общежития. По широкой белой мраморной лестнице девушки поднялись в зал, разделенный колоннами, и только уселись на старинный диван красного дерева против двери в аудиторию, как вслед за ними вошел плотный, среднего роста паренек. Круглое лицо с неопределенными чертами, золотисто-розовой кожей и пухлым ртом казалось совсем детским. И волосы пушились, как у малышей. Он повертелся возле колонны, потом, неловко заложив руку за борт глухо застегнутого пиджака, нерешительно направился к девушкам.

— Новенький — первый раз вижу! — шепнула Глаша.

Новенький остановился возле дивана и посмотрел на девушек с мрачной растерянностью.

— Тоже поступаете? — спросил он с таким трагическим выражением, будто шел на верную смерть.

— Поступаем! — в тон ему ответила Глаша и, не выдержав, расхохоталась.

Он грустно посмотрел на Глашу:

— Пожалуйста. Я привык.

— Извините! Право, извините! — продолжая смеяться, сказала Глаша. — Но вы такой…

Алене стало жаль его.

— Садитесь! — Она подвинулась, приглашая сесть рядом.

Лицо юноши просияло, и улыбка — мелкие, очень белые зубы и ямочка на щеке — придала ему еще большую детскость и миловидность. Он сел и спросил негромко, слегка заговорщицким тоном:

— Вы уже бывали на консультациях? Не знаете, как оно… тут все это… происходит?

— Могу информировать! — сказала Глаша. — Только прежде познакомимся. Как вас зовут?

— Евгений Иванович Лопатин. То есть Женя, — засмеялся он вместе с девушками.

Чем ближе к семи, тем больше Аленой овладевало беспокойство — помнит ли, что должна читать на этой консультации, представляла, как мучительно трудно будет, когда столько глаз вокруг.

Алена вглядывалась в каждое новое лицо, и никто не оставлял ее равнодушной: тревожные, как бы ищущие поддержки взгляды рождали горячий отклик и расположение; другие — холодные и высокомерные — вызывали у нее неприязнь. В зале становилось душно, и он весь гудел от многолюдья.

— Сколько сегодня народу! — сказала Глаша. — Последняя консультация. — И показала глазами на девушек, которых Алена встретила утром в приемной комиссии: — Обратите внимание, какие красули! Воображают, что обе — Ермоловы! Черненькая — Патокина Зина, а «перекись» — Изабелла Зубова.

На Зине было красное с оборочками платье и красные туфельки, а на Изабелле — зеленое с белой отделкой и белые туфли.

— Красивые! — с восхищением и тоскливой неприязнью заметила Алена.

— И столь же бездарные! — раздраженно отрубила Глаша, но, взглянув на дверь, громко шепотом сообщила: — Стелла! Стелла катится! — И встала, одергивая платье.

В зал неторопливо вошла нарядная женщина, вся она была круглая и казалась составленной из светлых воздушных шаров разной величины; сверху тоже был посажен шар, потемнее, — с круглым лицом, выпуклыми глазами и круглым, ярко накрашенным ртом. За Стеллой шли три молодых человека. По сановной важности их лиц было ясно, что их судьба не зависит от консультации.

— Третьекурсники! — шепотом объяснила Глаша. — Ее помощники — адъютанты!

Разговоры оборвались, и уже почти в полной тишине прозвучали громкие ласково-насмешливые слова Стеллы Матвеевны:

— Смотрите, что делается! До утра не разобраться! — Она остановилась у двери аудитории и сказала властно: — Давайте начинать.

Разместились вдоль стен аудитории по обе стороны стола, за которым восседала Стелла Матвеевна с помощниками, свободной оставалась большая площадка с единственным стулом посередине. «Лобное место», — подумала Алена, а Женя шепнул: «Эшафот!» Стелла Матвеевна, тихо переговариваясь с помощниками и посмеиваясь, медленно оглядела собравшихся.

— Кто в первый раз — поднимите руки.

Алена, Женя и еще около десятка человек подняли руки.

— Сначала посмотрим новеньких, а уж остальных… как успеем. Ну, кто храбрый — кто первым? — спросила она.

Алена чувствовала, что страх с каждой секундой забирает ее все сильнее, — ждать нельзя! — и поднялась. Одновременно с ней у противоположной стены тоже встала девушка, они взглянули друг на друга и одновременно сели. Все засмеялись.

— Жребий, что ли, бросать? — Стелла Матвеевна посмотрела на Алену, потом на другую девушку.

Та быстро замахала руками и сказала хрипло:

— Пусть она первая?

Алена ледяной рукой сунула Глаше сумочку и, почувствовав себя нескладной, огромной, тяжелой, как ломовая лошадь, цепляясь ногами за ножки стульев, пробралась между сидевшими. Никого не видя, ничего не понимая, вышла на «лобное место», остановилась позади стула, глядя в пол и теребя холодными дрожащими пальцами концы пояса.