Виктор Крюков - Свет любви

— Вы танцуете хорошо, как молодой курсант...

— Увы, — улыбнулся генерал, — тридцать лет уже не курсант.

Потом Зину пригласил старшина Князев, и она ему не отказала. Но после она танцевала только с мужем, офицерами и курсантами, а если к ней подходил сержант или старшина, она отвечала, что уже приглашена.

Уже вечерело, когда буфеты стали свертываться, машины уезжать. Некоторые офицеры нехотя пошли с женами к семейным домикам, где предстояло жить до глубокой осени. Праздник кончился сказочным по красоте фейерверком, осветившим облака.

Оглядываясь на догоравшие в небе разноцветные ракеты, Зина медленно шла к домику мужа — единственному домику, где сейчас не было света. Пучков отпер дверь и вошел в необжитую комнату. Он включил лампочку, лежавшую на списанном самолетном аккумуляторе-проводку от движка еще не успели сделать, — и глазам предстала почти пустая комнатушка, с неразвернутой раскладной кроватью у стены, с фанерным самодельным столиком и дюралюминиевой скамеечкой на ножках из дюралевых труб.

Зина села на эту скамейку и сказала:

— Ох! Как я устала!

Пучков ходил из угла в угол и курил.

— Люди ужинают сейчас. Новоселье отмечают. А тебе досталась эта... будка! После приличной квартиры в городе жить в этой конуре!.. — изощрялась Зина в злословии.

Пучков промолчал. И она смягчилась.

— Ладно, милый. Давай наведем порядок...

Прежде чем постучать в дверь, Корнев долго вытирал ноги о протектор — мягкую каучуковую оболочку, в которую заключают бензиновые баки самолета. При простреле бака бензин начинает вытекать, рваные края протектора растворяются, делаются мягкими и заклеиваются. И самолет даже с простреленными бензобаками может выполнить боевое задание.

Недавно на аэродроме списали два бомбардировщика. Каучуковую одежду баков Пучков отдал Громову на хозяйственные нужды, а тот разрезал ее на коврики и «обеспечил» ими семью каждого офицера.

Захватил с собой один коврик и Ефим Беленький.

На стук вышла жена Беленького — Лена.

— Игорь! — воскликнула она радостно.

— «...Она вышла в сени, и гостю сразу стало тепло и весело!» — шутливо сказал Корнев. — Елена, ты становишься прекрасной, даже с напудренным носом. Из боязни влюбиться я скоро перестану к вам ходить...

— Бессовисний. У тебя язык надо вирвати, — Лена поспешно вытерла нос, — в муке обмурзалась. Пироги пеку. Празднувать будемо...

То, что Игорь сказал Лене, не было только комплиментом. Жена друга, еще недавно казавшаяся ему подростком, расцветала на глазах...

Года три назад, когда Лена приходила к училищу, чтобы повидаться с Ефимом через ограду (он был тогда курсантом, и его пускали в увольнение раз в месяц), Игорь и предположить не мог, что она может так похорошеть.

— Чего к тебе повадилась эта голенастая украинка? — недоуменно спрашивал Игорь всякий раз, когда курсанты сообщали его другу, что у проходной городка ждет его какая-то, по всему видать, шалашевка. — Брось ее, скромные девушки никогда не навязываются...

Сперва Ефим отмалчивался, потом напустился на друга:

— Ты это брось!.. Ты знаешь, что она приехала ко мне с Украины, где я служил солдатом?

— Не знаю.

— Ну так вот. Мы познакомились там. Сперва она мне писала, а теперь приехала.

— С твоего согласия?

— Нет, сама приехала и поступила здесь на работу.

— Понимаю: она не могла не приехать... Теперь нечего и раздумывать; женись, если соблазнил. Пусть не бьется лбом об ограду...

— Честно скажу, не соблазнял. Могло быть и это, но я пожалел ее.

— А чего она не стыдится торчать у забора? Гордости у нее нет. Пойми, этим она и твое достоинство роняет. Послушай, что говорят о тебе курсанты. «Нашкодил, а жениться не хочет». Объясни ей, что некрасиво дразнить курсантам глаза каждый день. Могла бы и подождать, когда в городское увольнение тебя отпустят.

— Объяснял, да не может она не видеть меня...

— Значит, дура: так она потеряет и твое уважение.

— Ни черта ты не понимаешь в людях! — отмахнулся Беленький от наставлений. — Кроме меня, у нее никого близких на свете нет. Понимаешь?

Это было действительно так. В первые дни войны у Лены погиб отец, старшина-пограничник. Свою семью — жену и троих детей — он успел отправить на Полтавщину, к матери. Они жили во втором этаже полукаменного-полудеревянного дома, где внизу было сельпо. Однажды пришел пьяный фашист, выгнал бабушку и братьев Лены на улицу, а девочку вытолкнул за дверь. Он пытался изнасиловать ее мать. Лена, тогда одиннадцатилетняя девочка, бросила в насильника утюг. Фашист застрелил мать, вышвырнул из окна Лену и, — спускаясь по лестнице, выпустил из автомата очередь в бабушку и ее внуков... У всех односельчан было свое горе. И они не удивлялись, что Лена осталась одна-одинешенька. Не удивились они и тому, что после победы, когда в их деревне расположилась воинская часть, где служил Ефим, Лена привязалась к солдату всей душой. Когда он рассказывал о том, как сидел в лагере и бежал из закрытого вагона, она верила каждому его слову. Издевательства, которых натерпелись они от фашистов, сблизили их. И все-таки, впервые увидев Лену у проходной училища, Ефим удивился. Но верилось, что эта робкая, запуганная немцами, вздрагивающая от каждого его движения девушка могла бросить свой дом и приехать к нему, не зная о его намерениях...

«Ну что мне с ней делать? — раздумывал тогда Беленький. — Ведь и жениться нельзя, ей всего семнадцать...»

Чистосердечная, почти детская привязанность Лены способна была тронуть и каменное сердце. Беленький порвал тогда с Зиной, с которой познакомился в этом поселке, и сделал Лене предложение. Надо ли говорить, что Лена приняла его со слезами радости.

Женившись почти из сострадания, Ефим скоро полюбил Лену. Играя роль Отелло в клубе военного городка, Ефим вкладывал все свои чувства в слова:

Она меня за муки полюбила, А я ее — за состраданье к ним...

И ему хлопали больше, нежели настоящему артисту.

Беленьких считали счастливой, дружной парой.

Пожалуй, никто из офицерских семей так не любил приглашать гостей, как Беленькие. И всегда у них были к столу хорошие вина, закуски... Семейный бюджет, который Зина использовала на туалеты, у Беленьких уходил в основном на прием друзей.

Корнев у них, как говорится, дневал и ночевал, каждый раз испытывая угрызения совести за свой совет Ефиму не жениться на Лене.

С праздника в честь открытия лагеря Лена ушла рано и принялась готовиться к вечеринке. Когда к ним постучался Корнев, Зина все еще танцевала, а у Лены уже почти все было готово к застолью.

— Ефим, вот тебе гость, вот и Наташа, — Лека взяла на руки двухлетнюю дочку, бросившуюся к распахнутой двери, — а мне прошу не мешать. И когда попрошу — помоги.