Виктор Крюков - Свет любви

«Уж не за мной ли?» — подумал старшина.

К нему подбежал сержант Желтый.

— Инструктор Беленький разбился! — крикнул он, переводя дыхание.

— Ты что, белены объелся? — спросил Громов, спускаясь со стремянки.

— Приказали арестовать формуляры. Где Пучков? — спросил Желтый и, не ожидая ответа, бросился к самолету, возле которого стоял подъемный кран.

Не успел Громов вытереть руки, как мимо него к каптерке, где хранились самолетные формуляры, пробежали Пучков и Желтый.

«Ну, Пучков, теперь держись!..» — долгим взглядом проводил Громов инженера. О Беленьком он как-то и не подумал...

Отдав сержанту формуляр, Пучков помчался было на старт, чтобы узнать о причине гибели, но было уже поздно. Там, как подкошенный колос, упал белый тент руководителя полетов. На автомашины грузили бочки с водой, домик с маршрутными картами, воздушные баллоны, тормозные колодки. Одна за другой приземлялись машины. Грозно и зловеще рыча моторами, рулили на стоянку. По всему было видно, что произошла авиационная катастрофа.

— Как ты долго! Ах, боже мой, как ты долго! — с досадой сказала Зина, открыв мужу дверь. У них была договоренность, что в субботу прямо из городской квартиры они пойдут к знакомым. И поэтому Зина уехала в город еще в четверг. Сейчас она была затянута в светлое платье с таким глубоким декольте, что еще чуть-чуть — и нарушатся всякие границы приличия. Но это «чуть-чуть» она выдерживала всегда.

От нее пахло легкими духами и еще чем-то таким неуловимым, что нравилось Сергею.

— Переодевайся скорее, пойдем! — торопила она его.

А Пучков, как был — в гимнастерке, в пахнущих бензином парусиновых сапогах, — прошел в переднюю и сел на диван. Перед его невидящими глазами были распахнуты обе створки гардероба. В нем висели пальто, костюмы, сверху были наброшены платья, разная летняя одежда.

— Ну что с тобой? Устал? Ты всегда устаешь... Торопиться надо.

— Ефим Беленький разбился, — с трудом выговорил Пучков.

— Что?! — всплеснула Зина руками и присела на валик дивана. — Тебе ничего не будет?

Пучков молчал.

— Как же это его угораздило?

— Поздно вывел ястребок из пикирования. Увлекся стрельбой...

— Успокойся, Сергей, что же теперь: сидеть и плакать? В войну не то было... Тебе ничего не будет? Что ж ты молчишь?

— Комиссия меня не обвиняет, — еле слышно произнес Пучков.

— Ну и слава богу!.. Давай собирайся. Тебе еще голову помыть надо. Вода в умывальнике, — командовала Зина.

— Никуда я не пойду, — сказал Сергей закуривая.

— Как не пойдешь? — удивилась Зина. — А Валя, а хозяева вечера?

— Как ты можешь! Как ты можешь звать меня на вечеринку? У меня летчик разбился, а я танцевать пойду?.. Да где ты выросла такая, позволь спросить?

Будто уличенная в чем-то чрезвычайно безнравственном, Зина вспыхнула и, опустив голову, ушла в другую комнату.

Минут через десять она вышла, одетая в черное платье с глухим воротом.

— Ты у меня как совесть, Сергей. Прости... Мне так хотелось повеселиться... — она посмотрела на него виновато.

Пучков не ответил.

Деловито и озабоченно Зина стала убирать праздничную одежду в гардероб. Она мысленно уже ругала себя, что тащила мужа на вечеринку, что до нее «не дошло» сразу, какое несчастье сегодня у мужа, а особенно у Лены Беленькой.

«Ленка-то, Ленка-то с ума, наверное, сошла. А я и не вспомнила о ней сразу. Срам!» — думала Зина.

Давно ли она презирала Лену, но в последнее время все же лучше относилась к ней, чем к жене Чернова. В представлении Зины, Виолетта Чернова была «аристократкой». Лена же хотя и не имела гордости, но все-таки была «своей сестрой», из тех, же девушек, которые, как считала Зина, по-настоящему стали жить только после замужества.

В голове Зины не укладывалось, что будет делать Лена без мужа: ни образования, ни специальности. Ей показалось, что Лена стоит у железной ограды авиагородка, но не одна, а с худенькой белобрысой девочкой и обе, как нищенки, протягивают руки сквозь железные прутья...

Зина прослезилась.

— Чего сидишь как пень? — вдруг окликнула она мужа, сердясь, что не удержалась от слез, — Ленка-то с ума, наверное, сошла! Поехали скорее...

— Поедем, — тяжело встал Пучков.

В воскресенье с утра к Дому офицера стали съезжаться автомашины со всех аэродромов. Войдя в зал, где обычно демонстрировались кинокартины, а по субботам устраивались танцевальные вечера, Корнев увидел невысокий красный постамент с гробом наверху. С одной стороны гроба у изголовья стоял майор Шагов, с другой — Пучков и Зина. В зале толпились Князев, Ершов, Желтый и много незнакомых курсантов и летчиков. Кое-кто приподнимался на носках, чтобы взглянуть на покойника, но увидеть его лицо было нельзя: останки тела были завернуты в коленкор. У самого постамента на стуле сидела старушка, одетая в черный сатиновый жакет. Лицо ее с сетью морщин у красных глаз было словно изваяние. Она в молчаливой скорби заламывала руки, лежащие на коленях. Рядом с ней стояла Лена в черном платье с тесным воротом и уговаривала:

— Полно, мама! Не надо, мамочка...

Вдруг Лена уперлась лбом в крышку гроба, обхватила голову руками и заплакала по-деревенски, навзрыд.

Портреты отличников учебно-боевой подготовки, висевшие на стенах зала, были завешены черным коленкором. На багровом плюшевом занавесе висел портрет Беленького, окаймленный крепом. Сбоку, у стены, занавес топорщился, из-под него виднелись ножки стульев, вынесенных из зала на сцену.

Караул менялся часто. Перед выносом гроба к изголовью встали родные погибшего, начальник политотдела полковник Грунин и генерал Тальянов.

Капельмейстер взмахнул рукой; траурная мелодия заколебала душный от дыхания сотен людей воздух. Гроб понесли к автомашине с опущенными бортами, затянутыми кумачом. Люди медленно двинулись за гробом.

Путь на кладбище запечатлелся Пучкову. Он шел в шеренге, приноравливая шаг к ударам барабана. Шеренга раскачивалась, и ритм раскачивания был медленный, тяжелый, траурный. Но все-таки чувствовалось, что за гробом идут офицеры, прошедшие не один строевой смотр.

Шествие замыкала группа курсантов с оружием. К похоронной процессии присоединялись любопытные, в большинстве своем женщины. Они старались протиснуться к гробу, заглянуть покойнику в лицо (но и подобия лица уже не было) и, пройдя один-два квартала, отставали, тяжело вздыхая:

— Говорят, совсем молоденький был, только бы жить...

Мальчишки шли следом за процессией до самого кладбища. Оно находилось на окраине города в тополиной роще. Между матовых стволов выделялись кресты, железные и деревянные ограды, каменные надгробия.

Катафалк не мог проехать между могил. К свежевырытой яме гроб понесли на руках.