Эльза Бадьева - Допуск на магистраль

И торопливо нажала рукой на рычаг.

И опять им обоим стало тягостно, и Геннадий искал и не находил подходящих к случаю слов.

Она пошла в кухню, и Геннадий бесцельно пошел следом, жалея, что поддался настроению, взял на себя роль утешителя, и стыдясь этих своих мыслей, и с нетерпением ожидая спасительных шагов за дверью.

— Кофе, что ли, сварить? — думая о своем, равнодушно спросила Люся.

Геннадий промолчал, и она тут же забыла, о чем спрашивала.

Стукнула незапертая входная дверь. В кухню заглянул неестественно улыбающийся Михаил. Люся скользнула по нему невидящим взглядом, поздоровалась, будто не с ним только что виделась в подъезде.

Равнодушно сказала:

— Раздевайся.

Она все-таки взяла себя в руки: сварила кофе, нарезала ветчину, сыр, лимон, накрыла в столовой на маленьком низком столике. И пошла открывать дверь, по спокойному, деликатному звонку безошибочно определив, что пришел Виктор.

Он пришел не один, с незнакомым Люсе человеком, одетым, как и сам Виктор, в ладную офицерскую шинель и высокую барашковую папаху.

— Где больной? — шумно спросил Виктор с порога. — Я ему знаешь кого привел?! Сразу выздоровеет. — И, наклонившись к самому ее уху, шепотом объяснил:

— Это Шатько, Люсенька. Помнишь, рассказывали?

Люся не помнила. Всегда с интересом встречавшая новых людей, новые знакомства, сегодня она была недовольна появлением чужого человека.

— Проходите, пожалуйста, — пригласила она сдержанно, — Антон скоро придет.

Расстегнув шинель, Шатько потянул было из внутреннего кармана бутылку коньяка, но, поймав предупреждающий взгляд Виктора, согласно кивнул и, водворив содержимое кармана на место, заговорщически улыбнулся: ладно, мол, подождем Антона.

Усаживая вновь прибывших, Михаил и Геннадий оживились, задвигали стульями. Люся добавила закусок, достала из бара рюмки и какую-то необычного вида бутылку.

— Это ликер, — сказала Михаилу, попытавшемуся прочесть название. — Кубинский. Банановый. С кофе хорошо.

Она едва уместила все это на столике. Предложила:

— Может, за большой стол?

Мужчины отказались. Они уже нашли общий разговор, заспорили о судьбе бразильского футбола и растормошили даже Геннадия.

Люся разлила кофе и хотела уйти, но Михаил усадил ее рядом с собой, шепнул участливо?

— Отдохни. Выпей вот... — и придвинул ароматно дымящуюся, до краев наполненную чашку.

Она машинально отпила, но вкус почувствовала и глотнула еще, уже с удовольствием. Сказала всем:

— Пейте. А то остынет.

Михаил плеснул себе в кофе ликеру, попытался пошутить:

— Были люди как люди — гостям чай подавали. Другие напитки... Русские. А теперь моде поддались. Все ты, Люська, — он легонько подтолкнул ее локтем.

Люся промолчала. Не приняла шутки. Михаил занес заморскую бутылку над чашкой Геннадия. Тот быстро прикрыл чашку рукой.

— Отдельно? — не понял Михаил.

Геннадий другой рукой прикрыл рюмку.

— Нельзя мне.

Все, даже Люся, посмотрели на него с недоумением, и Геннадий смутился. Пояснил:

— Нельзя мне: спектакль вечером.

— Ну, знаете... — рассмеялся Михаил. — Капли датского короля. Грудные младенцы употребляют.

Виктор и Шатько тоже невольно засмеялись, и Геннадию стало совсем не по себе.

— У меня премьера сегодня, — сказал он, словно оправдываясь, и заметил, как сразу насторожилась Люся.

— Не настаивайте, — решительно взяла она его под защиту. — Геннадию на самом деле вечером петь. Вместо Антона. Премьера... Я, пожалуй, еще сварю кофе.

И она ушла в кухню, едва сдерживаясь, чтобы не разреветься при всех.

Мужчины молча закурили. Геннадий поддел ломтик лимона, положил себе в кофе.

Люся не возвращалась, и Виктор, пересев на ее место рядом с Михаилом, тихо спросил его:

— Что случилось?

Тот сразу перестал бодриться, сказал горестно:

— Со связками что-то у него. Необратимое.

— То есть... как? — не понял Виктор.

— В прошлое воскресенье, — негромко, чтобы не услышала Люся, стал объяснять Михаил, — во втором акте. Сел голос. Антон едва вытянул арию. Врача вызвали. Она, конечно, поднялась: заменяйте другим актером, спектакль отменяйте... Да разве это так просто? Ну, в антракте там какие-то полоскания, орошения... Антон допел. Даже на «бис» вызывали. А домой пришел и — ни звука. Люська сначала думала — разыгрывает. — И спохватился: — Что-то она там долго. Ревет, наверно.

Едва не опрокинув неудобный столик, он поднялся, вышел из комнаты.

Люся сидела на маленькой табуретке, держала в руках раскрытую банку с кофе. На плите кипела вода.

— Давай помогу, — взял у нее банку Михаил. — Да разве так варят кофе?

И он стал колдовать над плитой, подогревая сухой кофе и растирая его с сахаром.

Люся смотрела равнодушно, думая о своем, а когда аромат кофе наполнил кухню, поднялась.

— Ты похозяйничай за меня. Я — к соседке. Антон придет — скажи. Пятнадцатая квартира, рядом. Да ты их знаешь — Черноскутовы.

Она ушла, и мужчины, не таясь, заговорили об Антоне.

Михаил еще раз, со всеми, какие знал, подробностями рассказал о случившейся неделю назад беде. О том, как вначале все — в театре и сам Антон — посчитали это обычным, профессиональным заболеванием певцов — ларингитом, и только врачи сразу забили тревогу.

— Зоя Сергеевна... Есть у них в поликлинике такая красивая женщина с металлическим солнышком на голове — ларинголог. Так она всех крупных специалистов города на ноги подняла: консилиумы, консультации... Антон вначале шутил по этому поводу, тем более что голос — разговорный — к нему вернулся. А вот вчера... Вчера ему прямо сказали. Он после консилиума ко мне заходил. — Михаил сунул в пепельницу окурок. — Люсе он ничего не сказал. Это уж она сама сегодня узнала.

— Ну и как он? — спросил все время молчавший Шатько.

— Как? — задумался Михаил. — Да по нему и не скажешь, что стряслось такое. Шутит. В токари, говорит, пойду, тряхну стариной. Отстал только: до войны на ДИПе работал, по тем временам — последнее слово техники. А теперь эти первые ДИПы разве что в музее найдешь... А как он в театре? — Михаил повернулся к Геннадию.

— Да, я... и не видел его, — по-прежнему чувствуя себя в чем-то виноватым, сказал Геннадий. — У меня свободные дни были.

Он сидел вместе со всеми, потягивал остывший кофе, участвовал в разговоре и все-таки не испытывал ощущения собственного присутствия здесь, в квартире Антона. Мысленно он уже выходил на сцену, видел таинственный, тревожащий черный провал зрительного зала, слышал оркестр и даже суфлера Горловского, старательно произносящего, а вернее, выпевающего начальные фразы арии.

Геннадий всегда знал текст, и его раздражал вечно потный, с жирным, мясистым лицом и мокрыми, собранными в трубочку губами Горловский. И сейчас мысленно Геннадий демонстративно отвернулся от суфлера, уловил вступительные такты и запел — широко, свободно, будто летящим на крыльях голосом. И отчетливо услышал интонации, тембр, силу Антонова баритона, И как ни старался освободиться от него, как ни желал услышать свой собственный, настойчиво звучал в его ушах голос Антона Смолина.