Эльза Бадьева - Допуск на магистраль

Женщины относились к Маруське брезгливо. Мужчины заступались. Люся ее жалела, потому что не могла забыть затравленного и вместе с тем оскорбленного гневного ее лица, когда на студенческой вечеринке подвыпивший преподаватель военного дела хватанул Маруську за высокую, дразнящую мужиков грудь.

Маруська оказалась среди студентов потому, что вечеринку Люсин — тогда еще первый — курс собирал в столовой официально, по случаю Нового года. И она хлопотала, помогая «отоваривать» собранные со всех талончики продуктовых карточек, используя при этом свои «связи». А потом накрывала столы, украшала елку, и ее, конечно, уговорили остаться. Даже просили петь. И она пела отчаянно, и легко плясала с этим преподавателем и трепака, и русскую, но вдруг оттолкнула его и с такой силой ударила по лицу, что у того из носа пошла кровь. Он, однако, не унялся, а, желая превратить инцидент в шутку, снова к ней подошел, вытянул за цепочку висевший под кофточкой медальон и сказал примирительно:

— Я не потому... Я вот этим интересуюсь. Какого красавца портрет на груди носишь?

И тут Люся увидела ее глаза. И испугалась их и впервые подумала, что Маруська, наверно, не такая, какой показывает себя на людях. И уже смотрела на нее не просто с любопытством, а сочувствующе, готовая вступиться.

Но Маруська умела за себя постоять сама. Она вырвала из руки преподавателя медальон, еще раз наотмашь ударила его по щеке и сказала люто, совсем по-мужицки:

— А за это я тебя, тыловую сволочь, убить могу!

Разорвала плотно сомкнувшийся около, них круг любопытных и ушла, высоко подняв голову и до синевы закусив вызывающе припухшую нижнюю губу.

Иногда Люся пыталась представить Маруську и Антона вместе и не могла. Они как-то не совмещались в ее представлении. И это успокаивало. Слегка. Ненадолго. А потом ей опять виделось, как гордо, самостоятельно идет Маруська через разорванный круг любопытных, и начинало казаться: есть в ней такое, что могло бы поманить и привязать Антона.

В общежитие она добралась поздно, когда девчонки уже укладывались спать. Напилась не успевшего остыть чаю — кипятку, подкрашенного кофейным суррогатом, подслащенного кристалликом сахарина. Погрызла оставленную для нее Леной окаменелую галету. Чтобы не мешать остальным, набросила на матовый плафон лампы темный платок, оставив открытой небольшую, направленную на ее кровать полоску света, и легла прямо на одеяло, не раздеваясь, взяв с тумбочки лежавшую поверх других книгу. Она оказалась всего-навсего учебником по истории музыки, но Люся не стала ее менять, открыла наугад в середине, попробовала читать и не смогла. Ей вспомнилось, как в начале месяца Антон зашел и положил им на стол большую мясистую горбушу, улыбаясь при этом так счастливо, словно собственноручно выловил ее в городском пруду.

Спросил:

— Картошка у вас найдется?

И, услышав неуверенное «найдется», распорядился:

— Сварите уху, позовите меня в гости.

Это был царский подарок, и они не сразу решились его принять. Пытались вернуть рыбу обратно. И только когда Антон сказал «Отказываетесь? Тогда отнесу Родиону Ильичу», торопливо забрали приношение, засуетились, зазвенели кастрюлей, побежали к жене коменданта просить лавровый лист.

Получилась отменная уха. Все девчонки наперебой подкладывали Антону самые большие куски. А он смеялся и закрывал тарелку руками. И наконец, прихватив тарелку, сбежал от них к подоконнику и стыдил оттуда хозяек за плохую сервировку стола и отсутствие крахмальных салфеток. Наелись они тогда досыта.

Теперь Люся с ужасом подумала, что горбушу он принес... от Маруськи. И вспомнила еще несколько случаев его щедрости, безусловно, подозрительной для студента, жившего на скудный студенческий паек, на стипендию, равную по рыночным ценам одному кирпичику черного хлеба.

Люся отложила книгу. Решительно встала, пригладила растрепавшиеся волосы и уже менее решительно прошла до комнаты Антона.

Постучала.

Он сразу открыл, и она остановилась на пороге, несколько растерявшись.

Постаралась совладать с собой и сказала как могла спокойнее:

— Я... хотела узнать... который час?

Антон привычным жестом высвободил запястье из обшлага гимнастерки, взглянул на часы.

— Без двадцати двенадцать.

С любопытством посмотрел на Люсю.

— Ты почему не спишь?

— Не хочу, — сказала она упрямо и вызывающе, стыдясь нелепости своего визита и все-таки продолжая стоять в дверях.

Он не пригласил войти, вообще не сказал ничего. Стоял раздумывая. Потом еще раз взглянул на часы и снял с гвоздя шинель.

— Ты куда уходишь? — спросила она покачнувшимся и сразу же выпрямившимся голосом. — Куда ты уходишь каждую ночь?

Он стоял, держа в руках шинель. Люся спрашивающе молчала.

Так с шинелью в руках он вышел в коридор, закрыл дверь.

— Почему?.. — она хотела спросить, почему он скрывает от нее... Но не могла больше говорить. Закрыла рукой задрожавшие губы, метнулась к своей комнате.

— Ты в самом деле не хочешь спать? — спокойно, словно не замечая ее состояния, спросил Антон. И она остановилась в дверях, с надеждой и страхом оглянулась на него.

— Не хочу.

— Одевайся!

Не сознавая, зачем она это делает, Люся схватила с вешалки пальто. Сдернула с лампы платок, выскочила к Антону.

— Свет погаси, — сказал он спокойно, надевая шинель, и в спокойствии этом ей послышалась отчужденность.

Люся вернулась, щелкнула выключателем и осталась стоять в темноте у стены, недоумевая: куда она собралась идти?

Ей было слышно, как в коридоре за дверью ее ждал Антон. Как он зажег спичку, видимо, закурил, и нетерпеливо прошелся взад-вперед около их комнаты. Ей казалось, что они стоят вот так — разделенные стеной и дверью — очень давно, и она никогда не выйдет к нему, а он так и уйдет, не позвав ее.

Антон прошелся еще — нетерпеливо, нервно, и, остановившись вплотную у двери, тихо постучал.

Она замерла.

Он открыл дверь и позвал:

— Люся!

Она промолчала, только еще плотнее прижалась к стене.

Он шагнул в комнату и, словно видел в темноте, сразу взял ее за руку и вывел в коридор. Так же — за руку — повел по улице, а она слегка отставала, и тогда он крепче сжимал руку и тянул ее, как капризного ребенка. Не оправдывался, не заговаривал. Она тоже ни о чем не спрашивала.

Подошли к консерватории, свернули за угол к воротам, ведущим во двор. И навстречу им от ворот шагнула Маруська в белом пуховом платке, повязанном поверх пальто.

Люся невольно остановилась, выдернула свою руку из ладони Антона.

А Маруська заступила им дорогу, поиграла концами платка и сказала укоризненно:

— С опозданием, Антон Николаевич!

— Нет, — возразил он. — На две минуты раньше.