Абдурахман Абсалямов - Белые цветы

Ливень кончился так же внезапно, как и начался. Опять засияло солнце. Над озером зажглась многоцветная радуга. Яркие концы ее были опущены в воду, а середина затянута дымкой, и от этого радуга казалась разорванной.

Открытое окно деревенской пятистенной избы выходило в палисадник. Вечерело. У окна склонилась над книгой Гульшагида — готовится к завтрашним политзанятиям с колхозными бригадирами и звеньями. Прочитает страницу, подопрет щеку ладошкой, задумается, глядя на листву сада. Откуда-то с окраины Акъяра доносится песня девушек, возвращающихся с фермы. Песне подыгрывает гармонь… Солнце зашло, на Акъяр опускаются теплые, словно парное молоко, сумерки.

Вдруг на пригорке ярко блеснули фары проехавшей машины. На какое-то мгновение из наступающей темноты выступила огромная металлическая опора высоковольтной электропередачи с белыми изоляторами и серебристыми переплетениями. Потом огни фар также мгновенно осветили еще не застекленные оконные проемы достраивающейся больницы.

Гульшагида сидела, не шевелясь, словно боялась спугнуть сгустившуюся темноту за окном. О чем она думала? О своих больных, около которых хлопотала весь день? О судьбах родного села Акъяр?.. Ничем особенно не знаменито это село. Не видно здесь ни больших строек, коренным образом меняющих привычные окрестности, не затронули Акъяр и прославившие Татарию нефтяные разработки. Здесь с незапамятных времен занимаются сельским хозяйством — сеют рожь, пшеницу, горох, просо, гречиху, выращивают скот. И все же перемен много. Уже давно в колхозе открыт клуб; всюду над крышами торчат радиоантенны; в избах появились первые телевизоры.

Раньше Акъяр, считался отдаленным уголком Татарии — нет вблизи ни железной дороги, ни судоходной реки. Но с открытием воздушных трасс село сразу как бы приблизилось к центрам страны. Нет, Гульшагида довольна Акъяром, не сетует на его оторванность от большой жизни. Родной Акъяр совсем не похож на прежнюю деревню, заброшенную проклятым лешим в самую глухомань.

Гульшагида улыбнулась своим мыслям. Она подумала о том, что ученые грядущих поколений с высоты двадцать первого, двадцать второго столетий, возможно, назовут шестидесятые годы нашей эпохи началом звездной эры в истории человечества, а современников Гульшагиды — творцами этой эры. И ученые будут правы. 12 апреля 1961 года советский космонавт впервые в мире сделал рывок к звездам. Вслед за ним устремились другие. А вот она — самый обыкновенный человек звездной эры — смотрит на вселенную не из иллюминатора космического корабля, а всего лишь из открытого окна колхозной избы…

Что же приметного произошло в жизни этого человека за последнее время?.. Не так уж давно в Акъяре состоялось общее партийное собрание. Вместе с другими коммунистами Гульшагиду избрали делегатом на районную партийную конференцию. Когда на бюро обсуждали ее кандидатуру, Гульшагида пыталась отвести себя, ссылаясь на большую занятость в больнице, на загруженность общественной работой. Но эти отговорки не помогли. «Потому мы и выдвигаем тебя, что ты заботливый врач и хорошая общественница. Не зря о тебе в газете написали», — ответили члены бюро. После этого жизнь Гульшагиды понеслась, как челн, подхваченный быстрым течением реки.

В районе ее выбрали делегатом на областную партконференцию — и Гульшагида нежданно-негаданно очутилась в Казани. Еще пролетая над городом, она искала глазами Федосеевскую дамбу. И в который уже раз убедилась, что не в силах забыть Мансура. Сколько бы она ни разуверяла себя, жизнь без Мансура кажется ей одинокой, бесприютной.

Еще в самолете она решила: «В первый же вечер навещу Тагировых». Но делегаты-земляки надумали пойти в Татарский академический театр. Позвали и Гульшагиду. Ей и самой хотелось посмотреть интересный спектакль — ведь она так давно не была в хорошем театре. И Гульшагида пошла с делегатами. Посещение Тагировых отпало. Может быть, она и не отказалась бы от своего первого намерения. Но… женская гордость. Гульшагида втайне надеялась— вдруг Мансур, узнав о ее приезде, в первый же вечер сам разыщет ее. Надежда не сбылась. В гостинице, где остановились делегаты, никто не справлялся о Гульшагиде.

Вернувшись из театра, она почти всю ночь не спала. Все думала о Мансуре. Что только не приходило ей в голову. Но мечты оставались мечтами. Вернее всего, Мансур даже не знал, что Гульшагида в Казани.

На другой день в девять утра делегаты были уже в зале заседания партконференции, открывшейся в Оперном театре имени Мусы Джалиля. Перед началом заседания к Гульшагиде подошел Хайдар Зиннуров. Это была очень теплая встреча — нё просто врача и бывшего пациента, но — двух друзей. И Гульшагида знала, что дружбе этой суждено закрепиться.

Последний раз они виделись весной, когда Зиннуров приезжал в Акъяр в командировку от газеты, чтобы собрать материал для очерка об акъярской больнице. Тогда же Гульшагида возвратила ему тетрадку под названием «Из мира больных». Не дожидаясь вопроса — понравилась ли ей рукопись, — по врожденной своей деликатности Зиннуров мог и не спросить об этом, — Гульшагида поблагодарила его за доверие. И еще она сказала тогда: «Я прочла записки с большим удовольствием. С пользой прочла. Я убедилась, насколько важно бывает врачу сохранить перед больными внутреннюю свою собранность, безукоризненный нравственный облик. Это ведь закрепляет у больного веру в силы врача, следовательно — помогает борьбе с недугом. Вооруженный знанием этой истины, врач сумеет установить духовный контакт с больным. А это очень важно».

Очерк Зиннурова о больнице был напечатан, и в нем Гульшагида прочла немало добрых слов о себе. Она тогда же написала Зиннурову: «Вы чуть ли не в героиню превратили меня. У нас в Акъяре газету передавали из дома в дом. Вряд ли я заслужила такую честь».

И сейчас у них хватило времени, чтобы наговориться вдоволь. Гульшагида перезнакомила Зиннурова почти со всеми делегатами своего района.

А с другого конца зала, раскрыв объятия, к ним уже шел Николай Максимович Любимов. С присущей только актерам смелостью он обнял Гульшагиду, поцеловал в щеку, возгласив чуть ли не на весь зал:

— Чтоб не сглазить, — ты еще больше похорошела, цветок мой! Уж не вышла ли замуж?

Гульшагида только отмахнулась, не найдя что ответить.

Хорошо, что у Николая Максимовича знакомых чуть ли не половина зала. В следующую минуту он уже устремился к женщине с Золотой Звездой и орденом Ленина на груди.

А во время перерыва, в фойе, Гульшагида, разговаривая с земляками, вдруг услышала за спиной у себя голос:

— Как только Сафина построила новую больницу, загордилась, знать никого не хочет!