Абдурахман Абсалямов - Белые цветы

— Вот что, — начал он уже другим, доверительным тоном, — мне хотелось бы побеседовать с вами по очень важному вопросу, касающемуся не только вас, но и меня. Не сможете ли вечерком заглянуть к нам домой? Там поспокойнее.

Гульшагида обрадовалась приглашению, прежние ее сомнения как будто рассеялись. Кстати, она потолкует с Фатихаттай о жилье.

Но на другой день вечером, войдя в знакомое парадное с широкой лестницей и амурчиками, она опять заколебалась. Чуть было не повернула обратно. Что подумает о ней Мансур? Захочет ли уделить ей внимание?.. Все же она преодолела свои колебания.

Мансура не было дома, и Гульшагида почувствовала себя свободнее. Ее, как всегда, встретили приветливо.

— Ну-ка, ну-ка, покажись, погляжу, какая ты стала после Москвы! — говорила Фатихаттай, гладя ее по спине. — Только бы не сглазить — тьфу, тьфу! — Москва тебе впрок пошла.

— Проходи, раздевайся, дочка, — радушно пригласила и Мадина-ханум. — Ну как здоровье, настроение?

— Спасибо, очень хорошо, Мадина-апа.

Сами-то как поживаете?

— Мы уж по-стариковски.

После чая Абузар Гиреевич сразу же пригласил Гульшагиду в свой кабинет, предложил стул, сам сел рядом.

— Хотя ваш переезд сюда несколько затянулся, но это оказалось к лучшему, — начал он. — За это время вы побывали на съезде — такое счастье не каждому выпадает… А теперь, дорогая, не теряя минуты, готовьтесь к экзаменам. Подробно поговорим об этом в другой раз… В последнее время я что-то частенько стал прихварывать. Знаете, пока жив, помогу вам поработать над диссертацией, тогда душа моя будет спокойна. Я не перестаю, Гульшагида, возлагать на вас надежды.

— Спасибо, Абузар Гиреевич. Вы всегда меня ободряете. Очень хочу оправдать ваше доверие.

— В добрый час! Теперь у вас крылья окрепли. Вы побывали на курсах, прошли неплохую практику. Если бы у меня в ваши годы так сложилось…

Профессор встал, прошелся по тесному кабинету, снова опустился в кресло.

— Я говорил вам, что хотел бы посоветоваться… Ну, дело, пожалуй, еще не дошло до совета. Надо перед этим кое-что уяснить… — Он помолчал с минуту, затем очень серьезно спросил: — Скажите, Гульшагида, откровенно, что произвело на вас самое сильное впечатление на съезде?

Вопрос застал Гульшагиду врасплох. Она смутилась, хотя, казалось бы, ответить было не так трудно.

— Глубоких и незабываемых впечатлений было очень много, Абузар Гиреевич. Но сейчас я вряд ли найду слова… Так трудно выделить главное…

— Это слишком обычный ответ, — с некоторой обидой заметил профессор.

Гульшагида совсем растерялась.

— Если бы я знала, что вы будете экзаменовать, то подготовилась бы, собралась с мыслями, — неловко улыбнулась она.

— Еще не известно, кто кого экзаменует. Однако я слушаю…

Покраснев, как ученица на трудном экзамене, она пролепетала наконец:

— Я, Абузар Гиреевич, знаете… после съезда впервые так остро почувствовала всю прелесть жизни… ну, и настоящее величие, красоту человека…

Она умолкла, в душе ругая себя за косноязычие.

Профессор снова встал и прошелся. Нет, он не разочарован ответом Гульшагиды. Он продолжает говорить с ней как с человеком равным.

— Вам не приходилось читать записки американского ученого Розбери? Он говорит: в настоящее время в Соединенных Штатах больниц строится мало, лечение с каждым днем дорожает, следовательно, заключает он, человеческая жизнь все более обесценивается. В шестидесятые годы двадцатого столетия обесценивается жизнь человека! — воскликнул Абузар Гиреевич. — Человека, открывшего тайну атомной энергии, побывавшего в космосе! В Америке богачи возят на курорты породистых собак и кошек, а человек зачастую не может найти кусок хлеба. Что это значит? Это ли не плевок буржуазного строя в лицо человечеству?

Взгляд профессора скользнул по книжным полкам. Затем он повернулся к Гульшагиде, продолжал с нарастающей горячностью:

— Помню, лет пятьдесят тому назад, во время холеры, я записал в своем дневнике: «Если бы я был всемогущ и при этом мне сказали бы: «В твоей власти сделать людей счастливыми, что ты сделаешь для них в первую очередь?» — я бы ответил: «Наделю всех людей крепким здоровьем! Избавлю их от всех болезней». Это, разумеется, была всего лишь юношеская мечта, рожденная состраданием к измученному народу. Тогда я еще не знал простой истины: для того^чтобы спасти людей, погибающих от множества разных болезней, нужно прежде всего разрушить старый, обветшалый мир и построить новый. Но сегодня… — профессор говорил все громче, — сегодня я чувствую себя по-настоящему всемогущим! Вы, молодые врачи, счастливы тем, что лучшую пору своей жизни живете в новом, социально справедливом обществе, и вы вряд ли сможете даже приблизительно понять радость… радость старых врачей, что и они дожили до этих счастливых времен…

Профессор остановился перед портретом академика Павлова, продолжил свои рассуждения:

— Великий Пастер сказал: «У науки нет родины». А наш не менее великий Павлов любил повторять: «Если у науки нет родины, у ученого она должна быть!..» И вот я, Абузар Тагиров, теперь уже старый ученый, горжусь тем, что у меня есть Советская родина!..

Он несколько минут молча стоял у окна, будто прислушиваясь к тому, что творится на улице, в темноте. Вдруг круто повернулся к Гульшагиде:

— Я прервал вас. Извините. Продолжайте, пожалуйста.

Странно, но это было именно так, — сейчас Гульшагиде стало легче говорить. Она принялась рассказывать, как ходила в московские клиники, какие видела там новые приборы и аппараты, рассказала о выставке достижений советской медицины. Добавила от себя: ей кажется, что развитие медицины у нас обеспечено все возрастающей ролью общественности, распространением в народе санитарного просвещения…

Слово за слово — они заговорили о медицинских новинках, о диагностических аппаратах. Гульшагида сказала, что в Москве ей очень приглянулся «пламенный фотометр», при помощи которого можно быстро определить химический состав крови.

— Знаю я этот аппарат, — отозвался профессор. — Хорошая вещь. Но в Казани его не найти. Полезно было бы приобрести, если удастся уговорить Алексея Лукича.

— Как это — если удастся уговорить? — удивилась Гульшагида. — Главный врач в первую очередь должен сам заботиться о медицинских новинках.

Профессор улыбнулся из-под усов. Этой своей улыбкой он словно хотел сказать: «Вы еще недостаточно знаете Алексея Лукича».

На этом и закончилась их беседа. Гульшагида вышла из кабинета профессора. Мансур все еще не вернулся с работы. Может быть, нарочно задержался, узнав, что в доме будет Гульшагида. Гульшагида заглянула на кухню, к Фатихаттай. Повела разговор о комнате.