Иван Рахилло - Первые грозы

Как-то в детстве Митя возвращался из училища и его покусала банщикова собака: с того времени он обходил баню по дороге. Теперь он человек военный и не должен сворачивать перед опасностью. Вытащив кинжал, он смело зашагал мимо бани. Но собака, как нарочно, подстерегала его у подворотни, она вырвалась оттуда с оскаленной пастью, рыча и кружась. Не помня себя от страха, Митя выпустил из похолодевших пальцев кинжал и дернул на всех парусах к монастырю. Пустые ножны путались в коленках — Митя упал и до онемения ушиб обе ладони.

В типографии было дымно, толклись с винтовками рабочие, двое набивали патронами пулемётные ленты. На полу, прикрыв папахой лицо, спал какой-то парень в жёлтых лохматых штанах, сшитых из ковра, — через него переступали, спотыкались бегающие бойцы, но он храпел и не просыпался. Мите остро кололо в боку. Дядько встретил его внимательным, обеспокоенным взглядом.

— Э-э, Митька, да что это ты такой бледный?

Митя наклонился, будто поправить развязавшийся на ботинке шнурок, и неясно пробубнил:

— Сон страшный приснился. Про людоедов.

Двенадцатая застава, куда был назначен Дядько, расположилась в недостроенном корпусе городской скотобойни. Потемневшие стены, напоминавшие заброшенный средневековый замок, стояли на круче, смело подставляя загорелую кирпичную грудь навстречу суховейным астраханским ветрам. Станица отсюда была как на ладони: застава служила наблюдательным пунктом артиллерии.

Уже светало, когда Митя в последний раз взобрался на дерево и зацепил за сук телефонный провод. Дядько и двое матросов поспешно катили к бойне катушку, обмотанную проводом, подняв её в пустое окно, начали устанавливать аппарат.

Через полчаса застава вступила в действие. Аппарат запищал, как хворый младенец, — тихо и жалобно.

— Алё! Откедова? Бронепоезд? Двенадцатая ждёт приказаний!

Матрос без уха бросил в угол бушлат и завалился спать. Высокий, с длинными волосами, остался на проводе. Дядько лежал на животе, развернув в стороны стоптанные каблуки сапог, и силился рассмотреть в бинокль возникающую из тумана станицу.

Из-за горы поднимался осторожный рассвет.

На военном совете мнения разделились. Начальник гарнизона предлагал обождать подкрепления, делегаты броневика не соглашались: станицу нужно было брать решительным маневром, иначе белые разнесут город артиллерийским огнем. Матросы взяли верх. Глубокой ночью через мост на ту сторону переправили эскадрон кавалерии, поддержанный рабочим взводом, выступавшим на отобранных извозчичьих лошадях. Копыта лошадей обвязывали соломой и тряпками,— шли без звука. Командир отряда Забей-Ворота сдавленным, свистящим шёпотом кричал на длинноносого хлопца, вздумавшего было покурить табаку. Хлопец, отвернув в сторону голову, беззаботно похлопывал ладонью по перилам, точно брань относилась не к нему, а к чужому дяде. Помахав сложенной надвое плетью, Забей-Ворота сердито поднялся в седло и отъехал.

Река шумела, била крутой, тяжёлой грудью, раскачивая столбы, мост шатался, как подвыпивший. В хвосте отряда катился на дутых шинах реквизированный у хозяина поташного завода фаэтон, запряжённый парой сильных вороных коней. В нем сидел скучный Никита Шалаев, невесело облокотившись подбородком на гармонь. Управлял лошадьми рябой матрос. Он весело чмокал на лошадей и довольным голосом подгонял отстающих:

— А ну, ходи живей, оркестр везу!

Оборачиваясь к седоку, рябой усмехался и приятельски хлопал его по плечу:

— Не стесняйся, браток, — шубу дадим.

Никита сдвигал картуз с затылка на брови и, не отвечая, угрюмо сопел. Рябой ёрзал на облучке широким обтянутым задом и удивлялся:

— Шо стесняться, не понимаю. Може, ты гари хочешь, — допытывался он, — то у мене спирт есть.

Проехали мельницу и повернули садами к кирпичному заводу. Лошади тяжело тащили по крутой дороге. Над качающимися папахами всадников медленно поднимался кривой, как сабля, месяц. Перевалив первую гору, обошли станицу и, спустившись к реке, спешились в овраге: здесь устроили засаду. Снизу гора казалась очень высокой, по выжженной солнцем траве карабкались редкие кустики тёрна и боярышника. Ребята закурили и расположились в ожидании условного сигнала.

Висевший над водой густой туман зашевелился и, расползаясь на небольшие облачка, стал таять. Дядько в бинокль уже ясно различал пятно отряда. Минут через пятнадцать можно было разглядеть даже отдельного человека, лошадь, коляску.

На горе тоже замечалось оживление — пробежали четверо с лопатами, от крайнего домика вверх по станице проскакал верховой в бурке.

— Роют окоп, — передавал Дядько, не отрываясь от бинокля. — Из хаты с зеленой крышей вышли трое. Остановились... Разговаривают. Один што-то указывает рукой... К ним подъехал в бурке. Опять ускакал... Ах, черти!

— Шо такое? — без интереса справился матрос с длинными волосами.

Дядько улёгся поудобней и положил локти на винтовку.

— Обнаглели. Орудия подвезли к самому плетню... Завернули. Выпрягают лошадей...

— Дай, и я побачу, — сразу оживился матрос. — Так, так, — улыбнулся он, — думают, у нас пушек нема?.. Мечтают голыми руками забрать, чудаки! У нас один долго так мечтал...

— И што? — спросил Дядько.

— У него голова пухла-пухла, а потом он в кобылу превратился.

И матрос рассмеялся, обнажив сразу полдюжины золотых зубов.

— Ого, да у тебя, брат, во рту целый ювелирный магазин! — шутливо заметил наборщик.

Матрос нажал кнопку, аппарат пикнул под его твёрдым грязным ногтем.

— Алё! Говорить двенадцатая... За плетнём, около хаты с зеленой крышей кадеты поставили батарею... Шо?.. Да-да, зелёная. — Положив трубку, он выволок из кармана серебряный портсигар. — Теперь, кадюки, мажьте салом пятки, утекайте до мамки, душа с вас вон!

Митю одолевало любопытство.

— А мне можно посмотреть в бинокль? Чуточку.

— Подивись и ты. Сперва токо слюни подбери, а то заслюнявишь, не дай боже, стёкла — увесь бинокль спортишь!

Дрожа от нетерпения, Митя припал к биноклю. Гора совсем рядом. На троицу с ребятами они ходили туда за чебором. Домики — хоть рукой бери... Вот они и наши. Верблюд?.. Верблюд. Почему там коляска? Никита? Он, он, гармонь на руках держит!..

Митя от гордости задрыгал ногами:

— Я его знаю. Товарищ Дядько, это Никита. Гармонист. Его ночью забрали. Мы на одном дворе живем.

— Неужто на одном?

— Честное слово... У него телёнок есть.

— Ай-яй-яй, как интересно, скажи, пожалуйста! А мыто и не знали... Ну и скрытный ты, Митька!

Атаку открыл бронепоезд, он развил бешеную пальбу по неприятельскому расположению. Белые, по-видимому, не ожидали такого начала. По горе встревоженно забегали люди, вправо скакал сорвавшимся галопом гнедой конь с седлом. К плетню поспешно подвезли ещё одно орудие, и возле него суетливо завертелись артиллеристы.