Сергей Воронин - Встреча на деревенской улице

— По крайней мере до весны подождем, а там построим.

— До весны... Людям теперь настоящее жилье нужно. — И, поглядев с укором на председателя, сказал: — Надо бы тебе сначала не дом для конторы возводить, а жилые дома. Для руководства хватило бы и старой конторы. Не худа еще, не худа... — И ушел раздосадованный и огорченный.

Было у него такое состояние, будто и он виноват в том, что пригласил поселенцев, наобещал им и обманул. «Разве у них жилье, — ворочаясь ночью на постели, думал он, — разве так бы надо принять? Люди приехали, согласны работать, а их вон как встретили. Неладно это, неладно...» И вдруг почему-то вспомнилась река Желтуха. Она была в трех километрах от деревни. По ее берегам раньше высился хороший лес. Но год за годом, лесозаготовки свели его и река стала мелеть. И высохла. Теперь на ее русле сенокосят. А ведь было — баржи ходили. Рыба водилась. Птица плавала в заводях. Как вот теперь восстановишь реку? Нет ее, и навряд ли будет. Так и с ихним колхозом может случиться. Иссякнет в нем народ, коли год от году все меньше людей. Земля-то, конечно, не пропадет. К совхозу или другому колхозу присоединят, но разве не жаль своих трудов и мечтаний, если вся жизнь этому делу отдана?

И решил Купавин наутро отдать свой дом Михайловым, а самому переселиться в Шмелиный. «Куда мне больше-то? Хватит». И отправился к поселенцам.

Да, не широко жил Шмелев. Недаром и прозвали его — «Шмель». Не изба, а избушка. Печь, да две кровати, да стол. Вот и все жилье. И от этой скудости еще тверже стало его решение отдать дом.

— Тесно у вас, — сказал он, присаживаясь у края стола.

— Ничего, поработаем — новый построим, попросторнее, — ответил Петр, рослый молодой мужик.

— Все так, но сейчас-то вам тесно, да к тому же еще прибавление ожидается.

— Ну а что сделаешь, — вступила в разговор Елизавета Михайловна, в то время как молодуха смущенно опустила голову.

— А вот что: давайте перебирайтесь в мой дом.

— Как это перебирайтесь? На постой, что ли, нас берете?

— Да нет, просто отдаю вам свой дом, и все.

— Как это отдаете? — спросил Петр.

— Ну как отдают. Отдаю. Мне теперь ни сада, ни огорода не надо. Да и такого просторного жилья, как мой дом, тоже.

— А если не уживетесь с нами? — внимательно приглядываясь к Купавину, спросила Елизавета.

— А я с вами жить не буду. Я вот тут, в Шмелином.

— Да зачем это вам? — в недоумении спросил Петр.

— Постой, постой, сынок, значит надо, если человек говорит, — остановила сына Елизавета. — А сколько ж вам тогда денег в придачу?

— Да ничего мне не надо.

— Чего-то смутно, — повела в недоверии головой Елизавета.

— Да чего ж тут смутного, — усмехнулся Купавин, хорошо зная в людях эту недоверчивость на бескорыстную доброту. — Хочу, чтоб вы остались в нашем колхозе. Я ведь тут больше тридцати лет был председателем, так что, сами понимаете, все мне тут дорого. Потому и хочу, чтоб вы прижились и дальше двигали наше дело.

— Ну нет, — сказала Елизавета, — так не годится, чтоб задарма. Хоть какую сумму назовите, чтоб мы купили у вас и оформили документом.

— Помолчи, мама! — остановил ее Петр, видя, что мать ничего не поняла из слов Купавина. Он приблизился к нему, посмотрел на его иссеченное морщинами лицо, встретился с его добрым, немного снисходительным взглядом и, проникаясь светлым чувством к этому малознакомому, почти чужому человеку, сказал: — Я еще не знаю, как отнестись к тому, что вы хотите для нас сделать. Слишком уж это необычно. Но только хочу вам сказать, что лично мне, и моей жене Лене, и моей маме здесь нравится, в вашем колхозе. Мы будем здесь жить и работать.

— Ну и добро! — облегченно сказал Купавин и встал. — А документ будет. Я дарственную оформлю. Так что не беспокойтесь. — Это он сказал Елизавете.

— Да зачем же нам дарственная. Мы не нищие, можем и уплатить, — сказала она.

— А разве без денег, просто по-доброму нельзя?

— Да что, они вам не нужны, что ли? Или у вас никого нет?

— Сын есть. Полковник. Ему моих денег не надо. А мне и пенсии хватает. — И, не дожидаясь еще расспросов, быстро вышел.

Через неделю новопоселенцы въехали в его дом. А он, взяв необходимое, перебрался в домишко Шмеля.

Вначале деревенские потолковали о таком событии, что вот Купавин взял да и отдал задарма свой дом со всем пристроем и садом, но со временем перестали судачить, даже старая Пелагея успокоилась. Хотя до конца так и не смогла понять, какая такая блоха укусила старика, что он взял да и отдал свой дом чужим людям.

1977

Ну что это, на самом деле! Она как молоденькая бегает по деревне, письма, газеты, извещения разносит, чтоб только поскорей управиться да по дому хозяйством заняться: корову обрядить, поросенку хлебова дать, курам сыпануть и обед сготовить. Как же — работничек придет! А он безо всякой ответственности. Вместо того чтобы в бригаде как следует работать — пьянствует! Чуть ли не каждый день берет за горлышко бутылку. Ох и надоел же!

— Сколь терпеть-то буду! — закричит на него Катя. — Что все пьешь да пьешь?

— Ма-алчать! Чего ты понимаешь, почтарь? Я — Михаил Кузнецов. Весь мой род — кузнецы. А ты — Лапшина. Лапшу, видно, любили в твоем роду.

— Может, кто и любил, да не я, как и ты не кузнецкого роду. Был, да все пропил!

— Ма-алчать! Я — кормовая база!

— Да если б все были такие, как ты, вся бы скотина давно подохла.

— Еще поговори! — И в глазах уже дикий огонь.

Ну, что с ним сделаешь? Отступиться только да поплакать с досады. И плакала. Но однажды, перебирая разные бумаги — искала страховку, — натолкнулась на почетную грамоту. Это ей дали, когда она еще была девчонкой, в комсомольско-молодежном звене. Посмотрела на нее, вспомнила, какой была ловкой да сноровистой, и так обидно стало за себя, теперешнюю, что сами собой навернулись слезы.

«Ну ладно, Михаил Антонович, что-нибудь придумаем. Найдем и на вас управу». Думала, думала и придумала.

— Сердись не сердись на меня, Зинаида Михайловна, но больше работать я у тебя не буду, — сказала она заведующей почтой.

— Это почему же?

— В полеводческую бригаду ухожу.

— Да чем здесь плохо?

— Всем хорошо, только и то подумай, Зинаида Михайловна, как мне своего обуздать! Ведь совсем житья не стало. Пьет и пьет. Так что уж другого на мое место подыскивай.

Потом пошла к председателю. Дождалась, пока тот освободился, и спросила напрямую:

— Ну-ка, скажи, Иван Васильевич, доволен ты работой моего мужа?

— Ох, Катя, лучше б в другой раз и глаза мои его не видели. А куда денешься, если у меня на великом счету каждая трудовая единица. Готов и сам угостить, только чтоб он да его приятели работали.

— И на доску Почета повесить?

— А куда денешься. Балую.