Вилис Лацис - Безкрылые птицы

Он промолчал.

Наконец она простила его. Теперь они сидели рядом, взявшись за руки, как два заброшенных, несчастных ребенка, и молча грустили о своей «разбитой» жизни. На глазах обоих еще блестели невысохшие слезы. Несчастье сблизило их, они были преувеличенно внимательны друг к другу.

— Кто она? — спросила Милия, когда Пурвмикель успокоился.

— Ты о ком? — непонимающе отозвался Пурвмикель. (Он отлично знал, про кого она спрашивает.)

— Ну, которая тебя… от кого ты заразился… (Она знала — от кого.)

Пурвмикель покраснел. При воспоминании о дурной болезни, которой его наградила эта мерзкая женщина, он опять помрачнел. И все-таки ему было неудобно назвать имя девушки: он наклонился к самому уху Милии, прошептал имя Лаумы и тотчас спрятал лицо на груди жены. Как ему было стыдно! Если бы это была известная красавица, уважаемая дама, стоящая на одном уровне с Милией, — его увлечение было бы если и не совсем оправданно, то во всяком случае объяснимо. Но простая прислуга, их собственная прислуга! Это было двойным унижением для жены.

— Так это она… Да, да, я так приблизительно и думала. Но как невинна… как наивна!.. Как будто ничего не понимает!

Вдруг Милия расплакалась.

— Я не потерплю, чтобы у меня в доме оставалась эта гадина! Я не хочу согревать на своей груди змею! Она должна уйти сейчас же, немедленно!

Пурвмикель поспешил согласиться. Но когда Милия заикнулась о том, что не мешало бы заявить в полицию, он энергично запротестовал:

— Тогда об этом узнают все, а ты, наверное, не захочешь этого…

— Нет! Только не это!

Они решили обойтись без полиции. Поднявшись, они вместе пошли к Лауме.

Они нашли Лауму за книгой: покончив с делами, она по вечерам несколько часов посвящала чтению.

Ей не дали опомниться. Распахнув дверь, Милия разразилась потоком самых отборных ругательств. Как библейский пророк, она потрясала кулаками, метала глазами молнии и время от времени топала ногой.

— Вон из моего дома, уличная девка! Немедленно вон! Чтобы я больше тебя здесь не видела! Распутница, обольстительница! Парней тебе мало? Вешаешься на женатого человека!

Самые отвратительные циничные ругательства, словно комки грязи, летели в лицо девушки. Милия не ограничивалась словами, как ястреб налетела она на Лауму, выхватила из ее рук книгу и толкнула девушку к стене.

— Нечего глядеть и раздумывать! Собирай свои тряпки и убирайся!

Хорошо разыгранная Милией сцена негодования увлекла и Пурвмикеля. Хоть он и не умел так искусно и цинично ругаться, тем не менее всегда располагал необходимым запасом презрительных выражений. Он изобразил на своем лице высшую степень презрения, фыркнул вздернутым носом и наградил девушку коротким уничтожающим взглядом, каким обычно смотрят на что-то отвратительное, уродливое, тошнотворное.

Сердито лаял Лео, встревоженный шумом.

Лаума стояла, прислонившись к стене. Оскорбления, презрение, плевки, все эти ужасающие нападки привели ее в состояние столбняка. Ей казалось, что на нее обрушилось что-то громадное, темное и смертоносное, навалилось со всех сторон и душит. Слова, доносясь откуда-то издали, хлестали, как плети, она их не понимала и не слышала.

«Я погибла… погибла… погибла…» — мелькала в ее сознании последняя ясная мысль. Она продолжала стоять, опустив голову еще ниже. Она не чувствовала даже озлобления. Как бесчувственный, неодушевленный предмет, она позволяла себя толкать, дергать. Чужие руки до тех пор трясли ее за плечо, пока она не пришла в себя.

— Не мешкай! Собирай свои вещи! — кричала ей в ухо Милия.

Какой она была раньше приветливой, эта красивая барыня…

Двигаясь бессознательно, как автомат, Лаума собрала свое немудреное имущество: белье, пару туфель, маленькую шкатулку с безделушками, завязала все в узелок, завернула в платок, надела пальто и недавно купленную мягкую бархатную шляпку…

Пурвмикель больше не бранился. Тихая покорность девушки тронула чувствительное сердце поэта. Он не мог смотреть без жалости на Лауму и, боясь наделать из-за своего мягкосердечия глупости, старался думать о своей болезни: мысль о переносимых им страданиях давала ему силы не замечать чужих страданий. Ожесточившийся и мрачный, он пропустил Лауму мимо себя и вместе с Милией последовал за ней в переднюю. Лаума все время молчала и не смотрела на своих судей, но в последний миг остановилась в дверях, взглянула на них своими ясными и открытыми глазами, — казалось, она хотела навсегда запомнить образ этих людей.

Она ушла. Супруги закрыли дверь и облегченно вздохнули.

— Слава богу, дом теперь очистился, — сказала Милия.

Была темная, дождливая ночь. Ветер завывал над крышами, грохотал водосточными желобами и скрипел ставнями. Представляя себе, как неприятно сейчас на улице, супруги прижались друг к другу в приятном сознании, что им тепло и мирские бури мчатся мимо их уютного, чистого гнездышка. Но в тишине они никак не могли отделаться от мысли о третьем человеческом существе, которое бродило ненастной ночью — без крова, не зная, что его ждет завтра. Только теперь Милия вспомнила, что она не рассчиталась с Лаумой.

«Ну, сама вспомнит и придет», — успокаивала она себя.

У ног Пурвмикеля лежала собака. Милия включила радио. Из репродуктора полилась прозрачная мелодия «Анданте кантабиле» Чайковского. Двое, прижавшись друг к другу, говорили о будущем. У директора департамента нашли рак желудка. Близкая его смерть вселяла новые надежды в сердца кандидата философии и его достойной супруги.

Всю ночь бушевала теплая весенняя буря. Потоки дождя уносили последние остатки снега. Журчала вода в желобах. Повсюду неслись мутные бурные потоки, и беспокойно качались на ветру верхушки деревьев.

Выйдя на улицу, Лаума остановилась. Ее неприветливо встретила ненастная, сырая ночь. Куда идти? Прислонившись к железной решетке ворот, она глядела в окружающую темень. У нее не было калош, старые туфли сразу промокли. Ветер распахнул полы легкого пальто и прохватил все тело; девушка вздрогнула, как от прикосновения холодной лягушки. Кто-то подошел к воротам. Лаума съежилась и перешла на противоположный тротуар.

Лаума посмотрела через улицу на большие, широкие окна. Горела висячая лампа под красным абажуром. У камина сидели двое. У ног их лежала собака, и нежные белые руки гладили ее по спине. Счастливая собака… Как тепло там, в комнате!..

Девушка пересилила себя и отошла.

Другие улицы… площади… несущиеся автомашины… Вспыхивают и гаснут зелено-красные рекламы… кофе «Мокко»… папиросы «Феникс»… Девушка чувствует на груди холодные капли, узелок оттягивает руку. Если бы можно было присесть!