Анатолий Ткаченко - В поисках синекуры

— Можно, Вера?

— Входи. Вижу, жду.

Он сел на чурбан у стола, сдернул фуражку, потянулся кружкой к ведру с водой, зачерпнул, стал пить звучными крупными глотками; затем смочил носовой платок, отер им лицо, шею, руки. Отдохнув минуту, молча перевел взгляд на карту Святого урочища с четко прочерченной опорно-защитной полосой; смотрел, морщил лоб, что-то обдумывая.

А Вера смотрела на него. Изменила Диму таежно-пожарная жизнь: пообтерся пилотский элегантный костюм, от белой рубашки пришлось отвыкнуть, да и лаковые туфлишки заменить — удобнее были грубоватые, на толстой подошве, туристские ботинки. Его светлые, по-мальчишески вперед приглаженные волосы еще более выбелились, смугло-румяное лицо стало коричневым, и голубизна глаз вроде бы размылась слегка, съеденная дымом. Но конечно, и этот, теперешний, Дима Хоробов был внушителен, красив, а мужественности прямо-таки вдвое прибавилось. С характерцем этот вертолетчик, подумалось Вере, от него нечто такое исходит, необъяснимое, делаешься маленькой, беспомощной, и, помимо воли своей, хочется попросить у него защиты.

— Что-то случилось, Дима? — спросила она негромко, словно заранее уговаривая не пугать ее.

— Пока ничего, Вера. Но я отправил в город и корреспондентов, и защитника природы; жаль вот — лектор сбежал... Над гольцами туча нехорошая. Закрепил своего жука-трепыхалку, посоветовал Политову приборочку сделать — что спрятать, что укрепить. На всякий непредвиденный случай, так сказать. Понял, хлопочет.

— А он?..

— На опорной. Собрание проводить не стали.

— Дождика бы из той тучи.

— Кстати, запроси погоду.

— Утром давали — без изменений, — сказала Вера, но все же включила рацию (теперь она выходила на связь через каждые два часа); из динамика хлынул густой шум, треск грозовых разрядов, Вера позвала:

— Центр, я — Отряд, прошу прогноз погоды.

Сквозь гул, почти осязаемую тяжесть эфира пробился строгий женский голосок:

— Давали же.

— У нас тут...

— Повторяю: на ваш район температура двадцать восемь — тридцать градусов, безоблачно, ветер до умеренного, давление... — И там, за лесами, долами, сопками выключили передатчик.

— Запиши еще раз, — посоветовал Дима.

Вера склонилась к журналу, куда она заносила все переговоры с Центром, а Дима сказал:

— Станислав Ефремович говорит: на Востоке считают, что есть пять вещей, известных одному только аллаху: день смерти, пройдет ли дождь, пол ребенка во чреве матери, события завтрашнего дня и место, где должен умереть каждый человек. Такая вот мудрость, Вера. И заметь, дождь, в смысле погода, — на втором месте. Как видим, сие загадочно и в наш век атома, информационного взрыва, экологического кризиса, стрессовых и прочих перегрузок. Но «кавэант консулес» — пусть консулы будут бдительны. Твоя палатка крепко стоит?

— При нем ставили. Сам следил.

— Значит, надежно. А ты почему его никак не называешь?

Вера усилила звук в динамике, палатка наполнилась грохотом.

— Послушай, там что-то страшное творится.

— Туча. Может, пронесется стороной.

— А дождь?

— Видел с воздуха — сухая... А ты не ответила. Ведь и бог имя имеет. Ну, Христос, скажем.

Она промолчала, внимательно глядя на Диму, стараясь угадать: допытывается он чего-то или, по обыкновению неотразимого Димы-пилота, хочет повеселиться, подшутить над нею слегка, бездумно передыхая.

— Ведь я знаю... — сказал он с грустным вздохом.

— Догадалась, что знаешь, — ответила Вера.

Дима опустил руки на колени, свесил голову и, глядя исподлобья влажной, усталой голубизной глаз, заговорил:

— Я какой философ, Вера? Но книжек перечитал немало, пожить успел в меру своих сил и возможностей, так сказать. А вот к людям недавно стал присматриваться. Раньше как: красивая девушка — ухлестнуть, неглупый крепкий в деле парень — подружиться. Чтоб все любили тебя, радовались, страдали из-за того, что ты есть на свете. Необыкновенный. Супермен, современно выражаясь. Все, довольно на ближайшие годы молодой жизни... И вот — пожар, отряд, таежная работа, Корин, другие, ты... Попал в экстремальность. Нет, поначалу мало чего понимал — работы хотелось упорной, и все. Тебя приметил — прекрасно, думаю, лично для меня командирована эта крашеная шатенка, извини, современно-спортивной внешности и общительным стилем поведения. Разыграем любовь как по нотам! Ну и дальше, ты знаешь, — с лету, по-авиаторски: цель вижу, пикирую! Получил отпор — пошел на новый заход. Капризничает девочка, решаю. Опять неудача... Ладно, Олег Руленков надоумил. Пригляделся: все ясно без дополнительного освещения. И погрустил, и поиздевался над собой, понял для себя: влюбленный человек выпадает из житейской игры, он — неприкасаемый. Позавидовал Корину, тебе, конечно, Вера. Вспомнил: была и у меня любовь, пусть мальчишеская, но звонкая, как утренний полет в голубое небо, как обещание светлой вечности. А я победами занялся... Ты остановила меня, спасибо.

— Да что ты, Дима! — Вера, занемев, потупив глаза, слушала его, а сейчас выпрямилась, лицо ее ожило, щеки запылали, она приложила к ним ладошки. — Я сама не знаю, как получилось... Это тебе спасибо, ты так говорил, не каждый может так о себе. Ты добрый, умный. А я что, я самая обыкновенная.

— Нет, — остановил ее Дима, — гляжу на тебя и вижу: все у тебя особенное. Глаза твои серые чуть позеленели, точно зацвели, сделались больше, чтобы все видеть, все вмещать в себя; губы без помады, так сказать, крашены и волосы не из журнальчика «Силуэт», а свои. Ты вернулась к себе, той, настоящей, и сделалась особенной. Извини за такое сравнение, но другого я не могу найти: ты напряглась, как мой вертолетик, каждым винтиком, проводочком, чтобы взлететь, одолеть притяжение земли для счастливого полета... Ты особенная, ты — любишь. Я понимаю теперь: только любящая женщина — женщина.

Вера подошла к Диме, подняла ладошками его голову» поцеловала в лоб, в обе щеки.

— Ты как поэт. Тебе я верю. Ты таким оказался... для тебя я все сделаю!

Дима поцеловал ей руку, с кроткой улыбкой попросил:

— Можно, Верочка, чаю?

Она засмеялась, легко выбежала из палатки; ее смех слышался от кухни, где она говорила с поварихой Анютой и звякала чайником; вернулась едва ли не бегом, наполнила кружки, бросила в них, по таежной привычке, большие куски колотого сахару, включила и настроила приемник на «Маяк»: в знойный воздух палатки, сквозь возмущенный эфир, как по заказу, потекли прохладные звуки «Танца маленьких лебедей».

Слушая, они легко говорили о всяческих пустяках — какие фильмы идут в городе, кто из знакомых и что купил, достал дефицитного, импортного, хорошо бы успеть на московскую эстраду... и разом заметили: бурно зашумел лес, стал меркнуть день, будто внезапно наступило солнечное затмение.