Сергей Сартаков - Каменный фундамент

— Алеша, я здесь ни при чем. Что читал, о том и говорю.

— А ты в другой раз такие книги не читай.

— Ладно, не буду… Рассказывай дальше.

— Да. Плывут они разрезами, сами то и дело заворачиваются. Погонят, погонят, не найдут — опять вниз плывут. Знать, ленка много в разрезах. А наколоть ни одного не закололи. Так все плесо прошли, и в нижнюю шиверу их затянуло. И у нас тоже ничего.

Поплыли мы к табору.

«Будем еще плавать?» — спрашиваю братана. Вижу, устал он.

«Давай. Все равно, говорит. Может, хотя на уху как-нибудь насбираем».

Поднялись еще раз. Два харюзка добыли. Со злости я прямо, не целясь, стал швырять острогу.

«Вот что, Алеха, — говорит мне братан, — давай-ка сейчас разрезами спустимся. Только не по-людски, а вниз кормой. Увидим ленка — поворот делать не надо. Разрезы мы на память знаем и кормой заплывем».

Сказано — сделано. Вышли на разрезы. Чудно как-то вниз кормой плыть. Глубина страшенная, сажени три. Справа — обрыв из брусочного плитняка, а влево — россыпь: самое ленковое место. Пригнулся я низенько к воде, разглядываю. И вижу: из-под кормы выходит ленок прямо под острогу. Подвел я к нему зубцы на две четверти и ткнул. Мягко. Значит, попал. Поднажал. Тащу. Ленчище — я те дам!

Дальше поплыли. Опять такая же история. Пока плесо спустились — одиннадцать ленков запорол.

Радуемся, прямо сил нет: вот это изобрели способ!

Поднялись наскоро правым бережком и опять в разрезы кинулись. Зашли в самый верхний, под шиверой. Вода неспокойно течет, волнуется. А глубина тут еще больше. Зато дно хорошо видно: галька светлая, чистая да ровная, как просеянная.

Несет нас, лодку покачивает; коза шумит, смола на воду капает, попискивает; от воды пар и дымок подымаются.

Дождичек начал накрапывать. Это уже худо: дождь или ветер. Вода морщится, рябит, ничего не разберешь.

Струей на стрежень потянуло, еще глубже в разрезе стало. Присматриваюсь. И вроде справа какая-то тень шевелится. Брательник начал подправлять. Верно: таймень! Здоровенный такой — пуда два, не менее. Подплыли к нему. Стоит. Опускаю острогу, а у самого сердце вовсе окоченело, даже дохнуть боюсь. Перебираю черен руками, за зубьями гляжу. В руках метра полтора, не более, осталось, а до тайменя все далеко. Смотрю и не пойму: близко ли подвел? Вроде близко — четверти на две. А, ладно!

«Замри», — шепчу братану. И со всего размаху как ударю острогой и грудью навалился, чтобы придавить как следует.

Ясное море, ушел в воду мой черен прямо с макушкой и дна не достал! А я за ним ухнул. Коленкой за борт зацепился, с лету надавил и лодку перевернул. Сам под воду. Чудно так: гляжу кверху, а надо мной головешки плывут, огоньки поблескивают.

Вынырнул, ухватился за лодку, кричу:

«Эй, братан!»

Не откликается. Неужто затонул? Вдруг слева воду запучило: гляжу, всплывает мой брательник и с другого конца за лодку ловится.

И сразу темень наступила, последние головешки угасли.

Дождик пуще пошел.

Несет нас серединой, а с которой стороны берег ближе, с правой или с левой, никак не поймешь.

Разговариваем:

«Что будем делать, Алеха?»

«Оторвемся. Давай на берег поплывем».

«Что ты, одурел? Я и так заколол, судороги сводят. Не доплыть. И куда плыть? Где берег-то? Лучше попробуем лодку распрокинуть».

Начали на воде лодку раскачивать. Куда тебе! Разве с козой развернешься? Железо, как якорь, книзу тянет.

«Видно, надо так, руками выгребаться», — говорю я, а сам зубы не сведу. Слышу, братан тоже чечетку выбивает.

Шлепаемся ладошками по воде, а куда гребем — не знаем, может на одном месте вертимся.

Чувствуем, понесло быстрее, песок по дну шуршит, водой его гонит. Зашумела Кирейская шивера. Поняли мы: протащило, значит, все Глазково плесо. Скоро в шивере будем.

Ладно, если к левому берегу угодим: русло там чистое, без камней, только валы высокие… А вдруг к правому отнесло? Там такой бурун, как в котле кипит, камни щеткой из воды торчат.

«Держись, Алеха!» — кричит братан с кормы.

«Держусь, — отвечаю. — А ты сам ноги выше подымай, в камнях не изломало бы».

Подбрасывать начинает лодку. На волнах покачивает. Изголовьем, значит, несет. Еще момент и… конец будет!..

Слыхать, справа ревет пуще: выходит, тащит нас левым берегом.

Вот у самой лодки забурлила вода. Пронесло первый камень — не задели. А в шивере их, может, сотни…

Еще один прошли. Ничего.

Вдруг коза по дну брякнула… Опять…

А впереди так долбит вода в каменьях, что берег охает. Ну, думаю…

Только слышу, чаще заскребла коза. Остановилась лодка. Опускаю ноги — дно. Брательник держится за лодку, ко мне подходит.

«Ну что, братка, остановились?» — говорит.

«Остановились».

«На берег пойдем?»

«Ошалел? В ямину нырнуть захотел?»

Посидели мы с ним этак часа два на лодке. Ноги в воде, а на плечи дождь в три ручья поливает. Да ничего, тепло, как подумаешь, что не утонули.

Стала темень чуть-чуть пореже. Пригляделись — до берега три шага.

Алексей замолчал.

— Ведь ничего так не жаль, как тайменя. Ленков утопили — не жалко. Всю снасть унесло — не жалко. А что в тайменя не попал, до сих пор забыть не могу — сердце щемит…

— Обидно, — добавил он еще через минуту.

На западе исчезли последние отблески заката. Река сразу стала серой; кусты на берегах слились в один сплошной барьер. Тень от них падала на воду волнистой каймой.

Алексей встал, потянулся так, что хрустнули суставы, и рассмеялся.

— Прошлую неделю я в ночной смене работал. Так веришь, нет — вся душа изныла. Ночи тихие, теплые, и вода в самый раз: не большая и не маленькая. Страсть как томился. Охота была с троестенкой пробежать. А вот дождался-таки. Ну, пойдем.

На середине реки шлепнулась какая-то огромная рыбина. Алексей прислушался.

— Ленок! Плашмя бьет — значит, от радости скачет. Далеко. Эх, с лодки бы сеть запустить!

У воды мы тщательно перебрали сеть.

— Не ленчишка, хотя бы гольчик поймался. Катюше на пирог, — сказал Алексей, забродя в воду выше колена.

— А мне что делать, Алеша?

— Тебе? А ничего. Хочешь, иди по берегу да мелкие камешки в воду пошвыривай, пугай рыбу.

Он раскачал и бросил на воду гагарку. Ее тотчас подхватило течением, и вслед за ней стала вытягиваться сеть. Алексей побрел, постукивая костылем — палкой с железным наконечником.

Сеть шла гладко, без задевов. Когда над тетивой мелькал трепещущий хвост хариуса, Алексей радостно кричал:

— А, ясное море, из моей троестенки не вырвешься, посажена с толком. А ты, рыбак, что там отстаешь?

Меня донимали кусты. Полоска сухого камешника была очень узкой, в воду лезть не хотелось, а тальники с подмытого берега склонялись так низко, что постоянно сбивали фуражку с головы. Раза два я попал лицом в густую паутину. Она была холодная и липкая.