Анатолий Голубев - Мир без милосердия

«Черт-те что! Старик совсем выжил из ума — ведь эту элементарную работу можно было доверить любому кассиру!»

Оскар вышел в зал и собрал команду. Тянулись лениво. Платнер заметил, что нет Крокодила.

— А где же Роже? — спросил он.

— Там же, где и Жаки... — ответил Эдмонд многозначительно.

— Что это значит? — переспросил Оскар, но дожидаться ответа на свой нелепый вопрос не стал. — Ладно, потом получит... — Он сделал вид, будто реплика Эдмонда, полная скрытого намека, им не понята. Платнер быстро раскидал по сотне долларов в протянутые руки.

— Остальное — при окончательном расчете. Большие деньги на старте здорово мешают на финише...

— Так это же большие...

— И этап уже десятый прошел...

— Тихо! — цыкнул Оскар и засмеялся. — Поверьте опыту: в гонке надо радоваться перспективе заработка, а после гонки наличные будут радовать как материализовавшееся прошлое. Не каждому на земле такая двойная радость выпадает.

Предоставив хохочущей команде возможность упражняться в остротах на заданную тему, Оскар отправился в ближайший банк, чтобы положить оставшиеся деньги.

«Где же все-таки Роже? Надо найти парня! Ему сегодня было плохо, как никогда. Да еще Жаки что-то начал петлять — то всегда работал до седьмого пота, а здесь тяп-ляп — и в бега! Не думаю, что Роже простит ему, да и мне, головотяпство с запасной машиной».

Банк был уже закрыт, и Оскар, сдав деньги под расписку казначею гонки, направился в штабной бар. Первое, что увидел, — подвыпивший Роже низко склонился над столом, за которым, так же низко опустив голову, сидела женщина. Оскар узнал Цинцы. Он порыскал глазами по залу, ожидая, что где-то здесь увидит и Мадлен. Но не нашел. Пара пустых стаканов, стоявших на столе, убедила Оскара в том, что Роже сидит лишь с Цинцы, и сидит давно.

Он остановился в нерешительности — как менеджеру ему следовало подойти к своему гонщику и напомнить о спортивном долге. Напомнить, может быть, даже в резкой форме. С другой стороны, сегодняшний этап...

Оскар подошел к столику Роже, еще толком не зная, как себя вести. Но Роже сам поставил все на свои места.

— А-а, прилетел, коршун! Катись к черту! Я сегодня отдыхаю. Слышишь? От-ды-хаю! Как хочу...

Умоляющий взгляд Цинцы заставил Оскара сдержаться. Он смутно догадывался, что происходит сейчас в душе Крокодила. Это не могло, конечно, оправдать дюваллоновское свинство. Но и Цинцы не девочка — раз уж она не смогла его удержать, значит, Роже повело круто. Оскар пожал плечами и сделал вид, будто разговор начинается со слов:

— Добрый вечер, Цинцы! Добрый вечер, Роже! Желаю приятно провести время! Но, Роже, не забывай, что завтра одиннадцатый этап...

Оскар не дал Роже ответить, повернулся и ушел к стойке. Крокодил, не ожидавший такого поворота, зло выплеснул в себя остатки виски.

— Если закажешь еще хоть грамм — забудь, как меня звали! — Цинцы произнесла это зловещим шепотом.

Со стороны угроза выглядела мелодраматично, но на пьяного Роже подействовала безотказно. Он поднял кверху руки, то ли уступая внезапному напору спутницы, то ли по привычке вздымая их в победном жесте. И вдруг совершенно трезво произнес:

— Хорошо. Твоя правда. Не буду. Но ты пойми: мне нужна была эта встряска...

— Понимаю... — как можно мягче сказала Цинцы и положила свою ладонь на его костлявую, со вздувшимися венами руку.

Роже капризно стряхнул ее ладонь.

— Пить хватит. — Он решительно рубанул кулаком по столу. — Этот завтра по спидометру будет за мной следить. — Он кивнул в сторону Оскара, сидевшего у стойки.

— Перестань, Роже. Ты же не бабочка-однодневка. — Цинцы взяла его за руку, и он теперь, как неопытный влюбленный, замер, боясь пошевелиться. — У тебя славная репутация. Все знают, что ты идешь от начала до конца в полную силу. Ты не ждешь случайного взрыва. Ты заряжен им постоянно...

Это была ложь. Цинцы выбирала доводы самого Роже, понимая, что против них он сейчас не будет возражать.

Роже закивал.

— Да, Цинцы, мы плохи. Но ведь другие еще хуже, — сказал он, заглядывая ей в глаза. — Ничего...

— Ты прав, милый. Тебе еще есть что сказать и на дороге... Динозавр — та же ящерица, все зависит, каким выражением хочется воспользоваться в данном случае.

— Думаешь? А мне, Ваша женственность, все чаще и чаще кажется, что я состарился...

— Не говори ерунды. Человек, который несет желтую майку лидера на одиннадцатом этапе, не может быть стариком.

— Цинцы, есть только один человек на земле, который правильно меня понимает. Это ты... Никто, даже я не знаю так своих возможностей...

— Роже-е, не повторяйся! Мы уже сказали об этом в нашей книге!

Роже, наклонившись к Цинцы, прошептал:

— Я хочу к тебе. Слышишь, Ваша женственность? Идем к тебе.

— Ты сошел с ума! Завтра этап...

— А что, раньше не было этапов? — спросил он, обиженно глядя на Цинцы.

Ей следовало сказать ему, что раньше и он был другой, но она промолчала. Спорить с Крокодилом в таком состоянии бесполезно.

— Ну хорошо, идем. — Она согласилась, чтобы увести его из зала, толком еще не понимая, как выкрутится из создавшегося положения.

Роже шумно, почти демонстративно прощаясь со знакомыми и незнакомыми людьми, протащил ее за руку через весь бар. В пустом лифте он вяло поцеловал ее, словно ему было неудобно не сделать этого.

Холодный номер — окно было распахнуто настежь — как-то сразу охладил пыл Роже. И это не укрылось от Цинцы.

«Господи, что же сделать, чтобы он лег спать?.. Неизвестно, доберется ли завтра до финиша после выпитого. Какой уж из него до конца гонки любовник!»

Было похоже, что Роже, протрезвевший от холодного воздуха, начал понимать это тоже.

— Иди сюда, — глухо сказал он и показал на легкое круглое кресло. — Садись!

Цинцы села.

Крокодил опустился на пол возле кресла. Он обнял Цинцы за талию и, как котенок, уткнулся лицом в жесткую твидовую ткань юбки. Цинцы взъерошила его волосы. И вдруг почувствовала, как безвольно поникла под рукой голова Крокодила.

«Что с ним?» Испуганная, она попыталась заглянуть в лицо Роже, но тот не двигался: тело обмякло и тяжело легло на ее колени. До Цинцы даже не сразу дошло, что ее любовник, кумир французских болельщиков, как маленький мальчишка, устало спит прямо на полу после легкого загула.

Она замерла. И хотя в неудобной позе через минуту заныла спина, не шелохнулась. Большие редкие слезы — то ли от жалости к нему, то ли к самой себе, а может, и просто без всякой причины — побежали по ее щекам...

«Газеты тогда писали, будто я не поверил, что Брекс установил новый часовой рекорд. Вранье! В шутку, правда, спросил: «Как можно так быстро крутить педали кривыми ногами?» Но и только. Я верил в его рекорд, хотя все кричали о допинге. Верил не только в рекорд, верил, что и сам смогу улучшить рекордное время. Меня веселила мысль, что, копаясь в моей моче, джентльмены из Федерации профессионального велоспорта не найдут в ней ничего предосудительного.