Дмитрий Фурманов - Том 5. Путь к большевизму

Что их толкнуло на такое гнусное дело?

Неужели эта мизерная десятирублевая подачка? Едва ли она одна смогла бы завербовать в свои ряды таких людей. Тут кроется что-то другое. В большинстве это люди, так или иначе пострадавшие за старые политические грехи. Вполне допустимо, что страх дальнейшей волокиты, всевозможных надзоров, ссылок, заключений и прочей радости — все это заставило их круто повернуть свою жизнь в другую сторону. Конечно, служили они с отвращением, с мукой, со страхом и самобичеванием. Такое дело совершить нелегко. Потом втягивались, черствели, выполняли механически свое страшное дело предательства. Немного среди них найдется идейных работников, убежденных провокаторов. Большинство — трагические жертвы старого строя. А некоторые ведь служили отчаянно — за месяц предавали по восемь — десять человек. И что они получали за это? 15 рублей, собачью кличку и характеристику приблизительно в таком виде: «Лямка: 15 р., глуп, исправен, жаден, просит прибавки». Вот и все.

Теперь разъединяют ближайших друзей, — отцу родному перестанешь верить. Вчера сидели вместе, обсуждали, горячились, а сегодня, — сегодня его уж отправляют, куда следует. Есть у меня два типа на подозрении, правда, единственно на основании психологических наблюдений. Интересно, оправдаются ли эти мои предположения.

31 марта 1917 г.

По осмотре библиотек оказалось, что никто о них не заботился, что перестраивать надо все со дна до крышки. Решено у города просить 10 тысяч на реорганизацию. В ближайшую очередь разрешается вопрос о детской библиотеке, о летнем детском отдыхе, о книжном складе…

Комиссия по внешкольному образованию повела дело довольно широко и быстро. В составе нашлось пять — шесть активных работников и этого оказалось достаточно, чтобы разрешить много сложных вопросов. Что же бы было, если бы вся интеллигенция принялась за работу!

1 апреля 1917 г.

На Пасху наметился целый ряд бесед и в городе и в деревне. Семь — восемь товарищей едут по волостям.

Теперь, когда я пишу эти строки, они уже возвратились. Результаты самые разнообразные. Одному с трудом удалось собрать тридцать — сорок человек, у другого в одном селе собралось свыше двухсот человек.

Старики жалеют батюшку-царя, женщины просят побольше хлеба. Знают, конечно, весьма мало, а из того, что знают, — многое в извращенном виде. Понимают туго. После одной беседы товарищу говорили: «Вот оно и хорошо. Мы на эту самую собранью пошлем Ивана Прокофьича. Он дело наше знает хорошо, глядишь, что и выйдет…».

Товарищ уверял, что от каждой деревни или даже города посылать представителя не придется, — слишком, дескать, много их на собрании будет. Весть эта принята была с сожалением. Волнует и успокаивает в то же время дело с землей.

Все они твердо верят, что земли прибавится, что дело это пустяковое и решить его можно «в полчаса»; пошел, облюбовал и запахивай, думать долго нечего.

Пока что, — темно и безотрадно.

Неожиданности, конечно, нет, а печаль все-таки остается.

2–9 апреля 1917 г.

За пасхальную неделю каких-либо особых фактов и осложнений не было. Так же велись беседы, так же устраивались собрания и совещания. Между прочим, Комиссией по внешкольному образованию решено открыть книжный склад, на что городское самоуправление должно отпустить 35 тысяч.

В ближайшие дни реорганизуется на демократических началах Городская управа. Коренной ломки, как видно, не предполагается. Старый состав будет пополнен представителями различных демократических групп.

Устроен был диспут «О войне». Чистый сбор в пользу клуба « Рабочий ». Собралось свыше пятисот человек. Прения носили горячий характер. Мне пришлось выступить докладчиком. Даже не знаю, с чего начать, когда подхожу к этому знаменательнейшему и памятнейшему дню моей жизни.

На заре общественной работы мне пришлось вынести тяжкое испытание.

Я до сих пор не соберусь с мыслями. Винить тут, пожалуй, и можно было бы кой-кого, но чистосердечно разбираясь, анализируя и сравнивая, — вижу, что виной явилась все та же наша неподготовленность, растерянность и слабость.

Расскажу сначала про самый факт.

В вопросе об отношении к войне, само собою разумеется, мне пришлось наткнуться и на вопрос о 8-часовом рабочем дне. Только что накануне была у меня беседа в другом месте на ту же тему. Признаться, за последние дни газеты только случайно попадали мне в руки. А теперь время такое, что пропустить и один день опасно. Как раз на этом самом я и попался. В свое время было такое газетное сообщение:

«К рабочим Путиловского завода подошли солдаты и требовали возобновления работ…»

Оказывается, что после было опровержение этого факта, — опровержение от имени упомянутого в сообщении полка. Ничего не подозревая и будучи принципиально за 8-часовой рабочий день даже в условиях данного момента (поскольку он сводился лишь к повышению заработной платы, но не уменьшению вырабатываемых товаров и проч.), — я привел вышеуказанный факт, желая оттенить настроение солдат и их взгляд на сокращение рабочего дня.

И, господи, боже ты мой, что тут поднялось! «Провокация!» — закричали в углу. — «Долой, долой!» — закричали в стороне. — «Долой!» Я спокойно стоял и ждал конца; волнения большого не было; я был только ошеломлен неожиданностью. (После, между прочим, мне даже заметили о проявленном самообладании, хотя тут чего-либо сознательно-сдерживающего с моей стороны не было, я просто застыл.) Крики не умолкали.

«Товарищи, я прошу докончить, я…»

Но толпа заревела пуще прежнего. Загремел колокольчик председателя. Все притихли. Он уличил толпу в насилии над правом оратора, высказывающего «свой личный взгляд» и просил дать слово. «Просим, просим», — закричали со всех сторон. Мне сделалось смешно и грустно от этого внезапного поворота. После эта же толпа аплодировала мне, — тому, кого! только что хотела прогнать.

Потрясение; было жестокое. Мои разъяснения не дали желанного результата и у большинства осталось впечатление, что я против 8-часового рабочего дня. А на улице какая-то озорная бабенка, собрав товарок, кричала:

«Он богач, он сам купец — я знаю. А фабриканты дали ему взятку, вот он за них и говорит…» После таких неожиданных выводов становится тошно. Нет сомнения, что авторитет мой поколеблен (а я знаю, что кое-какой авторитет был).

Каждое выступление теперь будет встречаться недоверчиво. Вместо благодарности теперь можно ждать только шиканья и освистания. Может быть, я и преувеличиваю, но, учитывая всю быстроту распространения подобных вестей, можно думать, что извращенное толкование моей речи распространится широко. Обидно и скорбно. А теперь тем более. Насколько я знаю, у фабрикантов было собрание и вопрос о 8-часовой работе вырешен положительно. Отрезаны, так сказать, пути к выяснению правды. Предполагался еще диспут о 8-часовом рабочем дне, но он уже утерял остроту, — теперь эта тема не очередная, да и не собрать такую огромную аудиторию.